Проклятие Гавайев - страница 12
– А вот мы – профессионалы, – проговорил я. – И должны написать репортаж о соревнованиях.
– К черту соревнования! – отрезал Скиннер. – Мы будем наблюдать за ними из уилберовского переднего дворика – напьемся и примемся делать ставки на результаты футбольных матчей.
Джон Уилбер, в прошлом защитник вашингтонских «краснокожих», дошедший с ними до Суперкубка тысяча девятьсот семьдесят третьего года, был еще одним нашим приятелем, которого мы прихватили с собой из тех прошлых тревожных лет. Теперь-то он вполне устроился, стал в Гонолулу по-настоящему респектабельным джентльменом. Дом его на Кахала-драйв, в районе с самой высокой арендной платой, стоял прямо на маршруте Марафона, в паре миль от финиша…
– Для того чтобы нам писать репортаж, лучшего места не найти, – объяснил Скиннер. – Мы захватим старт Марафона в даунтауне, потом рванем домой к Уилберу, чтобы успеть посмотреть футбол и поиздеваться над бегунами, когда они потащатся мимо нас, а потом пулей слетаем назад в даунтаун к финишу.
– Спланировано на все сто, – оценил я сценарий Скиннера. – Именно так я бы и поступил.
– Ну, не знаю, – отозвался он. – Более скучной вещи, чем эти дурацкие марафоны, и не придумаешь. Но по крайней мере на нем можно классно оттянуться.
– Как раз это я и имею в виду, – сказал я. – Я записан участником этих чертовых состязаний.
Скиннер покачал головой:
– Брось, пока не поздно. Уилбер пытался переплюнуть Роузи Руитс несколько лет назад, когда был еще в приличной форме. На отметке двадцать четыре километра вышел на дистанцию в полумиле впереди лидера и рванул к финишу как последний ублюдок; скорость была – как у велосипедиста, не меньше. – Скиннер рассмеялся и продолжил: – Это было ужасно. Девятнадцать человек обошли его на первых же двух милях. Он ослеп от собственной блевотины, а последние сто ярдов полз на карачках. – Снова смех. – Эти ребята умеют бегать, и очень быстро. Они бежали прямо по Уилберу.
– Ну и что? – отозвался я. – Идея-то была не моя. Сам Уилбер мне и посоветовал.
– То-то и оно, – усмехнулся Скиннер. – Здесь, на Гавайях, следует держать ухо востро. Даже лучший друг тебя надует. Просто не сможет иначе.
Мы обнаружили Ральфа в баре открытого кафе «Хо Хо». Поникнув головой, тот сидел над стаканом, на чем свет костеря и дождь, и волны, и жару, и все остальное, что было в Гонолулу. Произошло же вот что: соблазнившись рассказами Уилбера о том, как здесь классно-де нырять с трубкой, Ральф полез в океан, но не успел он опустить голову в воду, как первая же волна подхватила его и с размаху бросила на коралловый риф, пробив дырку в спине и раздробив позвоночный диск. Скиннер попытался приободрить Ральфа байками о местных ужасах, но тот и слушать не хотел. Настроение у него было ужасное, а после того как Скиннер потребовал у него кокаина, Ральф совсем озверел.
– Какого черта тебе от меня надо? – завопил он.
– «Белой смерти», приятель, – ответил Скиннер. – А может, кекса? Или «белой лошади»? Или марафета? Уж не знаю, как он у вас называется, в вашей задрипанной Англии.
– Ты хочешь сказать – наркотика?
– Именно, дружище! Нар-ко-ти-ка! – проорал Скиннер. – А ты думал, я пришел сюда поболтать об изящных искусствах?
На этом все закончилось. Явно перетрусив, Ральф вскочил и смылся, а бармен долго пялился на нас, и в глазах его стоял неподдельный ужас.
Огонь в яйцах
Устроившись в баре, мы смотрели, как дождь хлещет пальмы, растущие по краям пляжа. Кафе «Хо Хо» открыто ветру с трех сторон, и каждые несколько минут очередной его порыв обрушивал на нас целые потоки теплого дождя. Мы были единственными посетителями. Бармен-самоанец с застывшей на лице дежурной улыбкой молча смешивал нам «Маргариту». Слева, на небольшой скале, установленной в центре бассейна с пресной водой, два кареглазых пингвина с важным видом стояли бок о бок и, не мигая, с любопытством разглядывали нас.