Обвел взглядом зал.
За соседним столиком дородный, всем довольный американец в рясе католического священника с видом знатока угощал знакомых, похоже из Чикаго. Судя по акценту. До Аметистова долетал бессвязный разговор. Прислушиваться не хотелось. Слишком глупо.
– Сейчас Айк покажет Европе, как себя вести. Второй раз мы их из дерьма вытаскивать не будем. До чего дожили! Эти суки-коммунисты настолько обнаглели!
– Все не так просто! Вы здесь поживите. Без десяти взяток вы ни одной бумаги не получите. При Муссолини было лучше. Хоть порядок был.
Аметистов до сих пор не решил, как ему построить разговор с Греминым. Он его ни разу не видел, но читал личное дело. Вырос тот во Франции, учился в Сорбонне, дворянского происхождения, православный. Сын профессиональных разведчиков, которые почему-то выжили в страшной мясорубке и вернулись в СССР. Еще несколько лет назад он подумал бы: «Молодцы, что вернулись. Даже если в лагеря». Сейчас он сомневался.
При всей усталости Аметистову было небезразлично, что станет с Россией. Таких людей, как молодой Гремин, требовалось сохранить любой ценой: они давали шанс на возрождение нормальной страны и нормальной жизни. Когда поколение Аметистова будет окончательно добито.
Аметистов, насколько от него зависело, отвел кандидатуру Гремина от главного задания. Хотя успех сулил тому блестящую карьеру. Как профессионал Аметистов знал, что, скорее всего, операцию отменят в последний момент, и тогда участники группы в обязательном порядке будут подлежать уничтожению. Однако он не мог сказать Гремину правду о его настоящей роли.
Аметистов обратил внимание на молодого человека. Метр семьдесят четыре – семьдесят пять. Можно сказать, хрупкого телосложения, если бы не мощные плечи и крепкие руки, прорисовывавшиеся под недорогим костюмом. Нос чуть с горбинкой. Серо-голубые, открытые, не наглые глаза. Светло-каштановые непокорные волосы. Открытая мальчишеская улыбка. Заметив лежащую на столике Аметистова «Монд», он остановился и на безупречном французском, с парижским акцентом произнес:
– Приятно увидеть соотечественника!
– Садитесь, я никого не жду и еще не заказывал.
Французский Аметистова был постаромоднее. Так мог говорить и француз, выросший за границей, и иностранец, выросший во Франции.
– Что будете на аперитив?
– Пастис. Стараюсь блюсти традиции.
– Правильно. А я вот поддался.
– Давно знаете это место?
– Ни разу не был. Но мне рассказали, что здесь приличная римская кухня. Не то что новые рестораны, рассчитанные на американских туристов. Здесь тебя не обманут. А если уж совсем повезет, старик-официант будет говорить по-французски.
В это время появился официант. Он действительно сносно говорил по-французски. Высокий, худой человек, в мятой белой рубашке с бабочкой. Узкая грудь и длинные руки. Крупная голова, бледное лицо, бескровные губы, лошадиные зубы, густые, клокастые серые брови, оттопыренные уши, резко ввалившиеся бесцветные глаза. Он был слегка пьян и производил впечатление туберкулезного больного на предпоследнем году жизни.
Впрочем, старость, потертость и болезнь не мешали ему быть в меру жизнерадостным и ничуть не угнетали посетителей. Скорее наоборот. То, что официанты здесь – и толстые, и худые – производили впечатление неизлечимо больных, только что выписанных их монастырской лечебницы, составляло особый шарм этого заведения.
Аметистов и Гремин заказали запеченного морского окуня с картошкой и помидорами и спагетти с мидиями. Вино – «Фраскати». Официант удалился.
