Марианна же очень любила мужской портрет, приписываемый Тициану. Хотя хозяин дома был убежден в его подлинности и имел на то авторитетные справки, портрет едва ли принадлежал кисти Тициана. Слишком жестко, психологично были прорисованы черты лица дворянина средних лет, привыкшего с широко открытыми глазами и ясным умом встречать опасность. Недоставало свойственной Тициану небрежности, невнятности, импрессионизма, если угодно. Скорее, работа принадлежала кисти кого-то из его прилежных учеников… Портрет привлекал Марианну своей грустной решительностью и обреченностью…
Сейчас в библиотечном углу она устроилась так, чтобы поглядывать на своего любимца. Переводя взгляд на Гремина, она невольно улыбалась. Ее и смущало, и притягивало странное сходство. Наверное, все мужчины, одинаково ловко работающие и пером и шпагой, имеют между собой что-то общее.
Все трое устроились в креслах. Стоявший между ними журнальный столик освободили от учебников Марианны. Она любила заниматься здесь, а не в кабинете, который казался ей чересчур мрачным, и напоминал об отцовском авторитете. На столе наполовину пустая бутылка «Греко ди Туфа» в серебряном подбутыльнике, два бокала с вином (Евгения свой держала в руках), тарелки с ветчиной, с сыром – друзья не планировали ужинать – и две папки. Одну, потолще, принесла Евгения, другую, потоньше и поаккуратнее, – Гремин. Да, и еще две пепельницы, потому что обе девушки курили.
Очнувшись от своих размышлений, Марианна почувствовала несколько скованное ожидание. Видимо, Гремину казалось неловким начинать самому. А Евгения тем более как будто ничего не знала.
– Ну ладно. Наверное, пора начинать, – искусственным голосом произнесла Марианна. При всей своей раскованности, с Греминым на нее иногда накатывала застенчивость. – Горничную я отпустила на вечер, чтобы она нам не мешала. Вино, ветчина, хлеб, сыр – все на кухне. Где взять, вы знаете. Так что давайте приступать.
– Друзья мои, я скажу коротко. Дальше Андрэ все сам расскажет. Я думаю, ни для кого не секрет, что он здесь по заданию французской компартии. Что, зачем, почему – нас не касается. Это его заморочки. Какое-то время назад ему предписали разыскать документы, компрометирующие Гоголя.
Марианна сочла уместным, для убедительности, пояснить, – якобы существуют документальные свидетельства того, что Гоголь был некрофилом. Причем документы якобы находятся в Италии.
Андрэ должен их разыскать. И все бы ничего, но за документами охотится еще кто-то. Уже убиты два человека, причем с невероятной жестокостью. Член французской компартии, который должен был передать Андрэ явки (Марианна с видимым удовольствием ввернула специальное словечко), и профессор Маркини, с которым Андрэ накануне разговаривал на эту тему.
– Ты читала, – Марианна кивнула Евгении. – Газеты писали…
Завершая свою короткую речь, Марианна в очередной раз испытала неприятную внутреннюю неловкость. Она согласилась разыграть этот спектакль ради Евгении. Американка уж очень настаивала – Гремин не должен догадываться, что она в курсе всей этой истории.
– Вот такой пасьянс. Андрэ нужно помочь. Он в этом, естественно, не сознается, но опасность угрожает и ему. Давайте как-то подытожим, что мы знаем. И посмотрим, что можно предпринять.
Гремин улыбнулся Марианне: «Спасибо, радость моя». Что-то похожее на контуры поцелуя. И сухо сказал:
