Каменный писец был хорош, несмотря на почтенный возраст – больше четырех тысяч лет. Он сидел, удобно подогнув колени, и прилежно писал каменной палочкой на каменной дощечке. Лицо его было сосредоточенным и вполне современным. Старыгин поразился этому факту.
Заведующая отделом Мария Антоновна подошла неслышно.
– Любуетесь?
– Да я и сам, Мария Антоновна, погорелец, – признался Старыгин, – тоже в мастерскую залезли, но ничего не взяли, только беспорядок устроили.
– Чудные дела, – вздохнула хранительница, – хорошо, что ничего не взяли, а то уж не знаю, право, как и жить-то…
Солнце скатилось с лиловеющего небосвода и скрылось за изломанными хребтами Западных гор – в бескрайней, безжизненной пустыне, где не может уцелеть ни одно живое существо, где, как все знают, располагается Царство Мертвых.
Стихли последние звуки торжественного гимна, которым жрецы на пороге храмов провожали великое светило, и редкие группы людей заспешили к берегу Нила, где их дожидались лодочники. Они спешили к реке, чтобы как можно скорее вернуться на правый, восточный берег великой реки, туда, где теснились лачуги бедняков, скромные дома простолюдинов, туда, где возвышались великолепные дворцы знатных людей, где днем и ночью не затихала жизнь Города Живых, столицы фараонов – златовратых Фив.
Здесь, на левом берегу Нила, в Некрополе, Городе Мертвых, остались только те, кто служил мертвецам – жрецы и храмовые прислужники, стражи могил и плакальщицы, бальзамировщики – тарихевты и нечистые парахиты, чьей работой было вскрывать тела мертвых перед тем, как тарихевты приступят к священному ритуалу бальзамирования.
Парахит Хоту вышел на порог своей жалкой лачуги и жадно вдохнул вечерний воздух, напоенный ароматами влаги и свежести, принесенными с Нила. Днем он не решался лишний раз выйти из своего жилища – ведь люди его профессии считались нечистыми, встреча с парахитом предвещала несчастье, и любой прохожий мог обругать его, а то и огреть плетью, раздосадованный таким недобрым предзнаменованием.
Зато теперь, с наступлением ночи, он не боялся ничего – темнота скрывала знаки нечистой профессии на его лице и руках, ночь была его временем. Да и те случайные прохожие, которые могли повстречаться ему днем, давно уже покинули Город Мертвых и уплыли на правый берег Нила, и дружные голоса гребцов затихли в сумерках.
В сгущающемся воздухе стаями проносились летучие мыши – для них, как и для Хоту, началось лучшее время суток, время охоты. Они проносились в воздухе в погоне за мошкарой и мелкими насекомыми, едва не задевая лицо старого парахита.
Быстро темнело, на небе выступила ослепительная россыпь звезд. Среди редких лачуг, выступающих в темноте еще более темными массивами, и каменных осыпей замелькали гибкие, неуловимые силуэты – это шакалы, служители Анубиса, пришли в Город Мертвых за поживой, за ежедневной данью.
Те люди, которые приплывали ранним утром на левый берег великой реки, чтобы навестить своих умерших родственников, приносили на их могилы положенные дары – гусей и кур, рыб и черепах, коз и газелей, напитки и сладости, цветы и благовония – то, что позволял каждому его достаток. Ведь если мертвые будут тобой недовольны, они могут принести неисчислимые несчастья – болезнь и неурожай, пожар и засуху, гнев владыки или падеж скота.
Те, кому не по карману были дорогие приношения, покупали в лавках раскрашенные хлебцы в форме гусей или коз, чтобы с молитвой положить их на могилы предков и смягчить их хоть таким символическим приношением.
