В колдовской протоке Семиречье напоминало беспорядочно разбросанные по руслу реки камни: крупные валуны – острова, мелкие – тропы между ними. Все острова отличались друг от друга формой и размерами, но их насчитывалось больше трёхсот, и колдуны годами зубрили карту протоки, чтобы сходу узнавать конкретный остров по характерным выступам и не плутать подолгу в поисках нужного. Бьюн карту толком не знал, но ему хватило пары дней, чтобы выучить форму Пятьдесят Третьего острова и его окрестности.
Кот вынырнул рядом с вором и предупредительно фыркнул. Бьюн послушно примерился и осторожно запрыгал с камня на камень – с Девятнадцатого острова на проклятый Пятьдесят Третий. Бодрясь сердитым убеждением, что ничего у сыскников не получится, но в глубине души понимая – получится. Если уж сам глава Колдовского ведомства разрабатывал план – наверняка получится.
Из протоки зима ещё не ушла – в чёрной воде плавала пористая серая наледь, а бока камней белели снегом. Но хоть потеплело – и то хлеб. Можно не спешить, тщательнее примериваться и аккуратнее прыгать. Не то соскользнёшь – и в воду с головой. Увязнешь, не выберешься сразу – и камнем ко дну. А ему туда нельзя, нет. Колдуны говорят, в одиночку со дна не выбраться.
Скорее бы закончить – да настойки глотнуть, да к горячей девчонке под бок... Подруга-то, конечно, как прознала про тюрьму, другого нашла, но ничего, Бьюн – парень видный. Один не останется. Только бы справиться, только бы выбраться...
Предпоследний в тропе камень внезапно просел под весом вора и ушёл под воду. Бьюн не успел ни удивиться, ни испугаться – лишь нелепо взмахнул руками, хватаясь за воздух, и ухнул в ледяной водоворот.
***
– Староват, но ничего, сойдёшь, – проскрипел старческий голос – противный до дрожи, словно острым ножом по стеклу шаркнули.
Бьюн неуверенно открыл глаза и заморгал – голос принадлежал отнюдь не старику. Над ним склонился мальчишка лет десяти – беловолосый, светлоглазый, высокий и худой, как оглобля. Отросшие волосы неопрятно торчали в разные стороны, одежда тоже была неряшливой – мятая, в грязных пятнах. А вот глаза, как и голос, у пацана оказались старческими. Бьюн лишь раз такие глаза видел – у местной легенды, древнего деда-вора, которому кто-то сто лет давал, а кто-то двести. Бесцветные глаза, равнодушные. И не только в них краски выцвели. В душе выцвело желание видеть красоту жизни и наслаждаться ею.
– Очухался? – пацан неприятно ухмыльнулся. – Давай-давай, дыши, парень. Нам с тобой ещё одно дельце провернуть надобно. Сядь.
Бьюн сел – тело послушалось пацана быстрее, чем вор взял себя в руки. Огляделся. Сглотнул.
Водоворот выплюнул его на старом причале – подвижный и скрипучий настил, под которым шелестели воды колдовской реки, высокая кособокая ограда с серебристыми фонарями (и один освещал пугающую табличку с номером). Позади темнели часть стены и карниз крыши, а остальное утопало в густом тумане. Оный взял причал в плотное кольцо и настойчиво тянул щупальца через прутья ограды, но пробраться на настил почему-то не мог.
И всё бы ничего, но и ограда, и настил были сложены из костей.
– Не дури, – предупредил пацан и выпрямился. – Тут сиди, жди и не дури, понял? Не то хуже будет.
Бьюн снова сглотнул и кивнул. И пусть идёт, вор как раз выполнит поручение – опорожнит мешки с песком. А дальше... вроде как всё. Колдовской южный песок что-то сделает, и всё. О южном колдовстве Бьюн немного знал от наставника, который не ленился повторять: к южанам никогда не лезь и ни за какие деньги не берись у них воровать. Не сладишь. Призраками южане управляют. Что бы ни сулили, не берись. Страшная у них сила. Незримая и мощная.
