Стуча зубами, он принялся натягивать на себя сырые портки, и от их прохлады стало еще зябче. И начал, было, Заки открывать во всю ширь рот, чтобы блаженно заорать во весь голос и криком чуточку согреться, да тут рядышком с ним раздались конское ржанье и фырканье.
И тогда мальчишка, мигом позабыв о пронизывающем его насквозь холоде, проворно юркнул в прибрежные кусты и, хоронясь, затаился.
Не хватало только нарваться на рыскавших повсюду воинов эмира. А у мрачных стражников разговор простой: хватай всех подряд и живо кидай в сырую темницу. Потом разберутся, кто да что…
Испуганные глаза мальчишки широко раскрылись, и он вдруг увидел на берегу двух юных дев в воинских доспехах, опоясанных небольшими кривыми мечами. Та, что казалась постарше, держала за поводья двух лошадей. Сколько Заки ни всматривался, никого другого он поблизости не обнаружил и начал уже потихоньку успокаиваться.
На смену леденящему душу страху постепенно пришло неизменное детское любопытство. Стараясь не шуметь, малай раздвинул мешающие ему смотреть шуршащие стебли камыша и замер.
– Госпожа, не делай сего! – воскликнула перепуганная служанка.
– Молчи, Гюль! – отмахнулась юная дива.
Упал на прибрежный песок небрежно откинутый в сторону меч в дорогих и украшенных затейливой арабской вязью золоченых ножнах. Туда же в полном беспорядке полетели кожаные доспехи.
– Чур, меня, чур! – беззвучно прошептал Заки.
Мальчишку словно ослепило пламенем: сияя, будто молодой месяц, перед ним, стоит лишь протянуть вперед руку и можно достать, стояла лучезарно красивая девушка. Пушистые ресницы от еще не прошедшего возбуждения из-за быстрой скачки подрагивали. На нежных ее щечках ярко играл свежий румянец. Под тончайшей накидкой едва угадываемо трепетали от дыхания упругие юные груди. Направленный вдаль взгляд дивы излучал необъяснимо загадочное сияние. От ее одежд и девичьего тела исходил тончайший аромат молодых, в самом цветении, лип.
– Госпожа, я… я умоляю тебя! – несчастная служанка, протягивая руки к юной повелительнице, рухнула на колени. – Ты простудишься и заболеешь. Эмир прикажет отрубить мне голову.
– Он не сотворит сего. Но если ты, Гюль, сейчас рассердишь меня, – глаза девы гневно сверкнули, – то я сама попрошу его примерно тебя наказать. Будешь впредь знать, как дерзко перечить мне…
– О, госпожа! – рабыня рухнула на колени, простерлась ниц.
Неторопливо отстегнув многочисленные крючки, застежки и запоны, богато отделанные дорогими камнями-самоцветами, Айша сбросила с плеч короткую накидку.
– Ну! – госпожа повелительно сдвинула брови и выставила вперед изящную ножку, обутую в кожаный сапожок.
Безропотно повинуясь, служанка стянула обувку с ног девушки и развязала нижние тесемки на шальварах. Ничто не скрывало красоты молодого тела, лишь парочка ожерелий, браслеты и кольца… да тонкий прозрачный шелк короткой сорочки.
– Ух! Ух! – девушка вошла в воду и парочку раз присела.
Мокрая материя плотно облепила младое тело и стала совершенно невидимой. Мальчишеские глаза прилипли к крепким острым грудям с торчащими от холода сосками. Его всего заколотило.
Чуть позже малая пронзила мысль о том, что он пропал. После всего того, что он увидел на берегу, ему не жить. Мало того, что бессовестно пялился своими бесстыжими глазами на их юную Принцессу, что само по себе уже являлось величайшим грехом, но и, о, ужас! – он оказался невольным свидетелем того, как она купается, едва ли не нагишом.
