– Давно ждете? – спрашиваю я, опускаясь на прохладное кожаное сиденье.
Переднее сиденье. Уилсон знает, что сколько бы он ни настаивал, сзади я не сяду.
– Не очень, – отвечает он.
На лице у него играет бесстрастная, всезнающая улыбка. Вокруг носа и в уголках глаз залегают глубокие складки. Нос испещрен нитями поврежденных кровеносных сосудов. Сколько себя помню, он всегда выглядел таким же старым и таким же потрепанным.
– Несколько часов? – уточняю я.
– Нет, – говорит он, закрывает дверь, обходит машину спереди и занимает водительское место.
– Врете, – отвечаю я, поднимая с приборной панели книгу в мягкой обложке. «Дэвид Копперфильд». Уголок страницы загнут чуть ли не посередине.
– Я начал читать несколько дней назад, – поясняет он, когда мы вливаемся в редкий поток воскресного транспорта.
– Ну да, конечно.
– Вы бы предпочли, чтобы она позволила вам идти пешком?
– До дома десять минут. Думаю, я бы справилась.
– То есть за это вы бы на нее не разозлились? – спрашивает он.
В ответ угрюмо смотрю на него.
– Знаете, мы с Карлой слушали ваш подкаст, – говорит он. – По-моему, он очень хорошо сделан.
– Я не выдам вас маме, – отвечаю я, хотя мне на удивление приятно слышать похвалу из уст Уилсона.
Они с женой работали на нашу семью с тех пор, как мы с Мэгги были детьми. Карла готовила, иногда присматривала за нами, исполняла роль экономки. Уилсон водит машину, ухаживает за садом и заботится о Карле. Приятно знать, что кто-то еще, кто знал Мэгги – кто любил ее и остро ощутил ее потерю, – одобряет мою работу.
– Не говорите глупостей, – отвечает он. – Я сказал ей то же самое.
– Вы сказали маме, что слушали мой подкаст? – спрашиваю я.
– И что счел его очень хорошим.
– Вы смелее, чем я.
– Это она попросила меня его послушать, – говорит он.
Это настолько невероятно, что даже смешно. Я поворачиваюсь к нему лицом.
– Моя мать попросила вас послушать? Моя мать? Саманта Риз? Блондинка, ростом около пяти футов восьми дюймов, спина такая прямая, как будто она завела интрижку с хиропрактиком?
– Она самая, – отвечает Уилсон. – Она попросила меня послушать и дать ей знать, нет ли там чего-нибудь, потенциально компрометирующего семью.
– Ах, понятно, – вздыхаю я. – Наверное, у нее в расписании нет времени для подобных вещей. Защищать честь семьи от дочери-предательницы.
– Вы к ней слишком суровы, – говорит Уилсон. Знакомая песня, как будто он ждет, когда я наконец достигну возраста, при котором забуду, насколько мама осложнила мне детство. – Она боялась, что слишком расстроится, если сама послушает, – продолжает он.
– Это не ей пришлось прожить все это в реальном времени, – возражаю я. – Ей не пришлось говорить с человеком, который нашел тело. Ей не пришлось сдавать образец ДНК.
Обычно я стараюсь не вспоминать то утро, когда я сидела, прижав вспотевшие ноги к пластиковому стулу в полицейском участке Двадцать четвертого округа, пытаясь разобраться, о чем мне молиться, пока я ждала, что меня вызовут сдавать генетический материал, который может совпасть с ДНК Неизвестной.
Без сомнения, Бог осудил бы меня, начни я молить о смерти сестры, просто чтобы наконец получить ответ. Я могла бы молить о прощении за то, что провела столько лет, пытаясь забыть сестру, пытаясь забыть вопросы, на которые не было ответа, пока я ходила дегустировать вино с Эриком, тренировалась в спортзале и смотрела сериалы на Netflix Андреа.
