Но рассказать Соску не дали.
В сенях затопали, щелкнули выключателем, заскребли по валенкам веником.
В дверях появился Константин Волков, красный с мороза, из-под заломленной на затылок шапки торчали потные волосы. За ним в дверном проеме проглянула Кстинья. Но она еще не успела обмести свои чесанки и вытряхнуть снег из галош. Егерь вошел один.
– Егор Петров, а мы тебя ищем, к тебе заходили… О, да тут прибыль! Силен зверь! Весь в Румянку. Лоб-то какой… Татьяну Вязову можно будет между рогов посадить… А ты что же, Иван, правда, что ли, у нас козла задавил?
Иван обиделся:
– Да что вы пристали! Не давил я никакого козла. Сам он у вас подох. Врач же засвидетельствовал…
– Ты, Константин, болонишь, как припугнутый, – вмешался Сосок. – То теленок, то козел!..
– Ну и слаба богу, что не давил, – с облегчением вздохнул Константин и угостил Ивана и Соска сигаретами. – А то ведь не уняли бы камфару…
Вошла Кстинья. Нос белый, чужой, лицо красное; вся в праздничном. Не взглянув даже на Ивана – сразу Соску.
– Дело к тебе есть по секрету… – и поманила старика в сторонку. Что-то зашептала.
Но старик сразу же вернулся на свое место.
– Нет, Кстинья, тут дело общее. А как не он? Наговоришь сгоряча на человека, а как потом ему в глаза глядеть?
– Это как – не он? – возмутилась Кстинья. – У меня что, глаз нет? Я что, без головы?
– Да не верится что-то, – еще раз усомнился егерь. – Живайкин человек не алчный. И свой опять же…
– А ты молчи, тютя, – приказала Кстинья. – У тебя из-под носа тащат, а ты…
– Вы лучше толком растолкуйте, – предложил Сосок. – А Кузьмич явится, с ним еще посоветуемся.
Волковы подробно рассказали о пропаже лосенка, о следах на месте преступления и о своих догадках. Кстинья расписала все до мелочи, а егерь все удивлялся, не мог никак взять в толк, как двое могли сладить с сильным зверем. Причем явно без крови…
Сосок слушал внимательно и в конце рассказа вроде бы даже согласился с доводами Кстиньи.
– А ведь могло статься, Живайкин это набезобразничал. Больше некому… Тут история такая. В войну еще дело было. Да… Появились у нас в поле две лошади. Киргизки. С фронта, стало быть, убежали. И прибились у нас к двум ометам сена. Острожали на воле – ни подойти к ним, ни подъехать. Да и прибрать к рукам их некому было: одни бабенки остались. Да… А директором МТС в ту пору Грузин был. Мужик рачительный, хозяйственный. Как узнал он про лошадей приблудных, сразу собрал мужичков, какие были из завалящих, и в поле. Зимой дело было, снегу, как сейчас помню, в пояс. Приехали мы, а лошади к себе не подпускают и далеко не уходят. Пробили от омета к омету тропу и мечутся по ней туда- сюда. Но Грузин был хитрый, – велел из веревок петли делать, и концы держать. Сам пугнул лошадей, лошади в петли ногами, а Грузин кричит – вали! Мы так их и подсекли. Потом уж обротали. Вот какие дела были. Да… И вот какая тут заковырка, скажу я вам, – Живайкин с нами был! Он один и остался, кто помнит. Все другие перемерли. Он тогда с фронта по ранению пришел. Стало быть, некому больше так с лосенком схулиганить…
Константин уже ничего не мог возразить, в нерешительности глядел то на Кстинью, то на Соска, ждал решения. А Кстинья, ободренная рассказом старика, взвивалась на дыбы. Требовала тут же пойти к Живайкину и навести суд. Сосок уже не рад был, что рассказал давнюю историю, и еле-еле с помощью Константина уговорил Кстинью повременить с расправой. Он пообещал ей сегодня же сходить к Живайкину и поразведать все, а завтра утречком, чуть свет, доложить Кстинье.
