– Денег в доме ни копейки, и я ничего не могу. – Женщина все смотрела на Андреева. – Чайник поднять не могу даже, только после операции, все болит еще, ох, как болит… Мама, да возьмите же Светку! Горшок там, под кроватью. Поносик у ребенка, – жалко объяснила она Андрееву, – вот накормили ребенка окрошкой, огурцами, разве ж можно… А он… муж… муж мой что сделал? За что вы его арестовали?!
Андреев, предъявив ордер на обыск, коротко сообщил. Женщина лишь руками всплеснула:
– Грабил на дорогах! А деньги-то где ж? Ведь ни копейки никогда последнее время домой – все на отраву свою тратил. Я уж на развод подавать собиралася, только в больницу слегла… Мама, слышите, за что Ивана взяли? А Костя? И он тоже с ними? Тоже? Господи Боже… А мы-то с детьми теперь как же?
В комнатах Говорова-старшего тоже ничего не нашли. Колосова поразила нищета, в которой обитала семья дорожного бандита: полуразвалившаяся мебель шестидесятых годов, истертые коврики на дощатом полу, пустой холодильник. Иван Говоров, видимо, крепко сидел на игле. Все, что зарабатывал разбоем, уходило на вожделенный героин.
Однако, когда начали обыскивать кладовку-спальню Говорова-младшего, повезло больше. Из одного из встроенных в стену шкафов над его кроватью извлекли электрошоковую дубинку, коробку газовых патронов и еще две шерстяные маски-»бандитки».
– Я не знаю, откуда это у него, – бормотала Говорова. – Это Костино, не наше.
За действиями сотрудников милиции молча наблюдал сын Ивана Говорова – тот самый, на роликовых коньках. Он исподлобья глянул на Колосова, и тот аж вздрогнул: никогда еще не приходилось ему видеть такой открытой, вызывающей, яростной ненависти у ребенка.
– За что папку моего забрали? – глухо спросил мальчишка. – Он что, сегодня уже не придет? И завтра тоже?
– Уведите сына отсюда, – Андреев сказал это Говоровой, но та, не двинувшись с места, лишь крикнула:
– Мама, да сколько же раз повторять, заберите Славку и Светку тоже, посидите пока у Завгородних!
Ее мать – полная, молчаливая, в старом застиранном спортивном костюме, попыталась было увести внука из кладовой, но тот лишь вырывался остервенело из ее рук и вдруг, истерически взвизгивая от еле сдерживаемых слез, выпалил громко и страстно на весь коридор:
– Да чтоб вы сдохли, менты! Чтоб сдохли, сдохли, сдохли!
– Славочка, детка, да что, Господи, с тобой такое! – пыталась перекричать его бабка.
Но мальчишка ударил ее наотмашь по руке и со злобным упорством, со слезами начал выкрикивать во все горло стишок за стишком уличную дразнилку:
– Эй вы, вонючие объедки, чтоб сдохли вы и ваши предки! Эй ты, огарок свечки (это получил один из понятых), чтоб утонул ты в речке!
– Славочка, да кто тебя такому выучил?
– Эй ты, – мальчишка обернул к следователю бледное, искаженное ненавистью лицо. – Эй ты… обмылок какашки, чтоб завтра же сдох ты от кондрашки!
А в это время мать его выла точно по покойнику. Оперативники же извлекали из шкафа и заносили в протокол в качестве изъятого вещдока коробку газовых патронов в количестве двадцати пяти штук.
– Как волчонок пацан-то, злыдень маленький, – заметил Андреев, когда они после обыска возвращались в отдел. – Батька-наркоман, мать больная, бабка безропотная, бессловесная, дядька… И столько злобы к ментам у мальчишки… Кто-то в нем эту злобу уже начал выращивать. Не папаша ли, задрыга занюханная? Не дядя ли родной-любимый? Я вот о чем сейчас подумал, Никита, – Андреев покосился на мрачно молчавшего коллегу. – Хоть пока ничего конкретного нет на Свайкина и Говоровых по твоему профилю, а все ж погоди пока сбрасывать их совсем со счетов. Мальчишка-то видал каков? Яблочко от яблони… По потомству и о родственничках легко мнение составить. А ведь тут прямо злоба живая, человеконенавистничество, ей-богу.
