Гремучее чудовище сделало еще выстрел по орудию сержанта Ершова. Надо было спешить. До танка еще далеко, гранату не докинуть! Можно выползти из окопа, на равнину, там к танку будешь ближе, но он не решался. Было опасно! Пулеметчик сразу бы прострочил его, ползущего к танку, как бы он ни вжимался в родную землю-матушку, какие бы ни шептал молитвы о спасении.
Александр Башкин как воин, несомненно, был поцелован Богом, где по величию соединились смелость и талант мыслителя! Он сердцем чувствовал поле боя, казалось, даже знал, куда летит пуля, в его ли сердце, мимо ли? Угадывал движение танка, знал, когда будет стрелять! В воине жило загадочное чувство, свое дьявольское зрение, каким он и чувствовал грохочущее поле сражения с разливом густого порохового дыма и пламени. И теперь он просчитал верно: вырвется в смелом отчаянном порыве на хлебное поле с истоптанными колосьями ржи, ─ и через миг будет лежать на земле-страдалице с простреленною грудью. Обождет, ─ переиграет врага, перехитрит его!
Танк-крестоносец пока не видит воина, он мчит прямым курсом на орудие Ершова, какое стояло с краю! Путь его с чугунным гулом, непременно, проляжет через окоп, где и затаился воин-охотник. Другого пути не было! И все свершилось по его святцам. Танк, наполняя мир страшным гудом, стреляя на ходу, только-только переполз через окоп, ─ как вслед полетела связка гранат, и тут же раздался взрыв. И крестоносец с оторванною гусеницею беспомощно закружился на месте, горестно покачиваясь, не прекращая звериного, бешеного рева. На броню с жадною радостью вырвался огонь, и танк все больше становился костром, гробницею. Расстрелять из автомата фашистов, какие не пожелали заживо сгореть в огне даже во имя фюрера, было уже проще.
Вернувшись к орудию, Башкин устало отер полою прокопченной гимнастерки пот с лица.
Ершов обнял его.
─ Солдат-хват, не с ухват! Выручил наши грешные души! Так бы хана! Умеешь воевать! Знаешь, где выждать, как перехитрить врага. Это и есть наше искусство! Быстро мою науку усвоил, ─ похвалил он себя и Башкина. ─ Ценю! В нашем полку героев прибыло.
V
Наступила ночь. И передышка. К переднему рубежу подкатила походная кухня. Весело зазвенели котелки, ложки. Обедали прямо у орудия, расставив снарядные ящики. И тут же утомленно засыпали прямо на земле; она остро пахла пороховым дымом. Кому удавалось, делали ночлег из сена или соломы. Командир орудия Михаил Ершов лежал между станинами, принакрывшись гимнастеркою, какая была не раз обожжена и осыпана осколками, спал нервно, тревожно, словно нес тяжкий крест, губы сухо вышептывали: «Огонь! Огонь!» Но звука не было, волнение перехватывало горло. Александр Башкин не спал, он облокотился на лафет и смотрел в небо, на звезды. И вспоминал Пряхино, матерь у иконы, любимую девочку Капитолину, какая величаво шествует к колодцу, неся на коромысле ведра, наполненные ключевою водою. Слышал, как играет на вечерке гармонь Леонида Рогулина, девушки поют русские песни. В такие мгновения пиршество радости не знало края. Вместе с тем, потирал уши, где постоянно слышалось от выстрелов орудия тугое звенящее гудение. Мучить не мучило, была сила, власть над собою. Но спать не мог. И не спал сутками. Всю войну.
С рассветом опять началось сражение. После сильного и оглушительного обстрела гитлеровцы, держа на весу автоматы, вслед за танками пошли в психическую атаку.
