И только рассматривая город в бинокли, можно было увидеть сооружения дотов и дзотов, какие грозно блестели сталью. В каждом форту-крепости стояли танки, артиллерия. Открывались взору бесконечные траншеи для пехоты, опутанные колючею проволокою. Все надо было снести, сокрушить в штурме.
Дивизия жила в окопе, ждала зова военной трубы! Немцы веселились, играли на патефоне русские песни, усиленные репродуктором, громко, смеясь, кричали:
─ Русс, чего остановился? Иди на побоище. Будем звериную кровь пускать! Боишься? Ты же дикарь, смерти не чувствуешь!
Довольно, пьяно хохотали. И снова заводили во всеуслышание задорную «барыню» или разудалую песню: «Окрасился месяц багрянцем».
И опять кричали, глумились:
─ Как, русс? Нравится похоронная музыка? Слушай, пока не лег в усыпальницу! На том свете не сыграем!
И снова уходили в скоморошество, в глумливое, оскорбительное потешество.
Воины в тоске и обиде хмурились, еще крепче сжимали оружие. Михаил Ершов в горькой злобе сжимал кулаки:
─ Рассыпались в звоннице, гробина твою! Ничего, еще покричите майн гот, фрицы подлые.
Наступило утро пятого июля.
Вокруг стояло чарующе безмолвие. По ласке и радости всходило солнце. На березе весело пели иволги. На зеленом крутогорье гудели пчелы и шмели, блаженно летали бабочки. С реки доносились крики чаек. Ветер от росы освежал лики воина Руси, что сидел в окопе, сжав автомат.
И все в мгновение разрушилось!
В небо взлетели долгожданные краснозвездные бомбардировщики и обрушили страшный бомбовый удар на город Семилуки. И в мгновение по обороне немцев ударила полковая артиллерия. Орудия били непрерывно, с одержимым упрямством, била залпами, глубоко пропахивая ее снарядами, сокрушая доты и дзоты, заливая шквальным огнем траншеи. Неумолимая смерть закружила, забушевала над воинством самозваного завоевателя! Снаряды били в цель. В бинокль можно разглядеть, как немцы обреченно мечутся в огне и дыме, мечутся, как звери, попав в западню, на отстрел, а неумолчные выстрелы все бьют и бьют. Раненые пытаются встать с земли, отползти в укрытие, но, сраженные снарядами, обессиленно падают, ползут дальше, громко стонут. В гибели извиваются, как на хворосте, на костре. И, наконец, замирают, обняв на прощание чужую землю, какую пришли завоевать, и какая оказалась не даром от Бога, а даром от Мефистофеля, и востребовалась для захоронения, для гробницы!
Ужели бы в Германии земли на то не нашлось?
В грохочущее пространство взвились две красные ракеты. Командиры рот выпрыгнули на бруствер, обнажили пистолеты, взмахнули ими.
Тихо произнесли:
─ Пошли, братушки!
Вся дивизия поднялась как смерч. Войска двигались за танками стремительною цепью, гулом перекатывалось от края до края: «За Родину! За Сталина!» Теперь для воина Руси не существовало смерти. И не было ничего невозможного. Под тяжестью людского движения гнулась земля.
Первыми шли штурмовые отряды, собранные из добровольцев. Те самые руссы, которые от века были в каждом воинстве. Они шли обреченно, мертвенно под градом пуль и снарядов, дабы расчистить крестный путь остальному войску. И в то же время шли гордо, как сказочная рать, осененная дивным светом от осознания своего величия, святого дела. Им предстояло взломать линию обороны, первыми столкнуться, сбиться врукопашную с немцами.
И уничтожить!
Ценою жизни!
Именно такие ратники были на Куликовом поле, кто шел первым, шел жертвенно, во имя Руси, на дуэль и на эшафот, прорубая мечом и топором коридор для прохода остального воинства!
