Однако вернемся к русской печи. Большая и всегда горячая, она нагревала помещение и к тому же была лучшим лекарем от всякой хворобы: кашель ли у тебя, насморк ли, температура ли поднялась – ночь полежишь на печи, и как огурец – болезнь прошла, и при этом никакой химии лекарственной, которая одно лечит, а другое калечит.
На печи, бывало, спали старые да малые. Ребята среднего, школьного возраста спали зимой на полатях (это настилы из досок над «кутью»). Летом часто молодежь спала либо на сеновалах, либо в летних постройках при доме (кладовках).
Летняя передислокация объясняется просто, – чтоб родители не знали, когда сынок придет с вечерних танцев или других гуляний.
В «зале», как входишь, справа напротив входа, —
«красный угол» с божницей, в этом же углу устраивались широкие скамьи буквой «Г», закрепленные навсегда, и большой стол, за которым трапезничала семья. Интересно, что первую тарелку подавали главе семьи – кормильцу.
Дети при этом под его строгим взглядом шуметь и баловаться не осмеливались, иначе и из-за стола можно было
«вылететь», не евши. Случаи с разговорами детей на тему «Я этого не хочу» или «Я этого не люблю», столь характерные для деток современных, не припоминаются. Аппетит у детей природы был всегда отменный. Чай пили, конечно же, из сверкающего самовара, который ставился на стол после основных блюд. Заварка готовилась в специальном чайнике, пакетиков с заваркой тогда не было. Не было и моды насыпать заварку в отдельные чашки. Чай пили с вареньем или с сахаром вприкуску. При этом соблюдался «домостроевский» обычай – первую чашку наливали главе семьи, все прочие могли это делать только потом. Никто против такого порядка не возражал – было повсеместно принято подчеркивать права родителя, поскольку именно он обеспечивал семью, на него ложились обязанности по поддержанию порядка. В этой связи иногда только головой качаешь, слыша множество примеров неуважения к старикам, такого раньше не было в наших местах. Нарушается заповедь «Чти отца своего…», и приводит это к самым неблагоприятным последствиям, проявляющимся, прежде всего, в последующем неуважении собственных детей, очень зорко наблюдающих взаимоотношения в семье и переносящих подмеченное на дальнейшую жизнь.
Дед Иван просто бы не понял, как может быть непослушным сын, равно как дочь или внук, как сын может выйти из отцовской воли. Не принято это было – перечить отцу. Только сумятицей революционных событий можно объяснить, что старший сын его – Александр Иванович – уехал из родных краев навсегда, в 40-е годы прошлого века оказавшись на Украине. Известно, что у него было двое детей, что они пережили немецкую оккупацию – и всё.
Старшая дочь Ивана Романовича Людмила Ивановна, 1897 года рождения, была выдана замуж за Михаила Бойцова, который, как и большинство мужчин нашего края, был отходником и имел редкую для нашей местности специальность маляра-художника. Работая в столице, сошелся с большевиками, проводил в наших краях революционную работу. До хрипоты спорил со старшим сыном деда Ивана, Александром Ивановичем, который, видимо, имел другую точку зрения на революцию. Людмила Ивановна рассказывала, что
Михаил и спал с наганом под подушкой, поскольку опасался – и не без основания – за свою жизнь в связи с угрозами местных противников революционных процессов. Погиб он, будучи комиссаром, под Царицыным в Гражданскую войну.
