Чтобы не стать посмешищем, Элина прервала всякое общение с мужем, даже завтракали и обедали они порознь и в разное время. Она сама ездила в Гармиш, который был неподалеку, каталась там на давно забытых лыжах, принимала заслуженное поклонение от туристов из многих стран мира, посещавших известный альпийский курорт, и вообще отдавала всю себя замечательному горному солнцу…
«Вот откуда у нее такой великолепный загар! – догадался наконец Турецкий. Посреди слякотной зимы – это почти недоступное роскошество. – Живут же люди, мать их!..»
Но однажды посреди дня, в привычное время, она не застала мужа дома. Он вернулся только к следующему утру, когда она уже точно не знала, что делать, и собиралась посоветоваться с горничной, которая немного понимала по-русски, не пора ли обратиться в полицию. Силин вернулся в таком виде, будто вырвался из лап разбойников. Ко всему прочему, он был, по обычаю, нетрезв.
Говорить было не о чем. Но Элину с некоторых пор стала беспокоить собственная судьба. Ей вовсе не светило оказаться в одиночестве, брошенной в чужих краях, без средств к существованию и прочих перспектив. А к этому, как она понимала, все и шло. И вот тогда она закатила мужу скандал. Классический, русский, с визгом и битьем посуды, с перечислением недостойной родословной супруга, а также уже совершенных им и пока еще нет смертных грехов. Как ни странно, этот демарш возымел действие. Ошарашенный, униженный и раздавленный морально и физически супруг сдался, пришел в себя и посвятил Элину в свои проблемы. Точнее, в часть проблем. Но ей и этой части хватит до самого конца жизни…
Оказывается, его похитили. Самым натуральным образом. Как в дешевом американском фильме. Трое российских качков окружили, заломили руки, сунули мордой вперед в багажник и куда-то увезли. А перед отъездом сделали какой-то укол в оттопыренную задницу, после чего он попросту отключился.
Пришел в себя в темном помещении. Сидел, привязанный к неподвижному креслу. В глаза бил яркий свет лампы. Вокруг – темнота. Какие-то силуэты бродят. Опять чего-то вкололи, после этого сознание стало проясняться. Свет сделали помягче, чтоб мог увидеть собеседника. И он легко узнал его. Тот самый бригадир из Щербинки с исколотыми, синими от татуировок пальцами. Разговор тихий и вежливый, как-то несообразующийся с внешностью уголовника.
Он сказал, что Фима, в сущности, зря бегает. Тем более поскольку уже понял – не мог не понять, – что встреча в Мюнхене далеко не случайна. Оттягивать финал можно сколько угодно, но… в установленных судьбой рамках. А перед ним – это он должен раз и навсегда усвоить, просечь – сидит именно его судьба. Которой либо подчиняются, и тогда жизнь катится дальше более-менее сносно, либо не подчиняются, стремясь неизвестно зачем выглядеть героем, тогда и финал – тоже героический: грудью на амбразуру, горящим факелом на вражеский танк, но чаще всего – под случайную машину. Чтоб долго не мучился. В финале. Потому что до финала мучений будет еще более чем достаточно.
Он читал книжки, этот уголовник, и выражался достаточно грамотно. Но, самое главное, абсолютно понятно.
Итак, Силину предстоял выбор. Или – или, все по-честному.
Героя изображать из себя он очень не хотел, однозначно. Так что второе «или» отмели с ходу. В чем же заключалось первое?
От Силина требовалось немногое: он должен был выдать доверенность лицу, которое будет указано, на продажу принадлежащих ему лично сорока восьми процентов акций ЗАО «Алко-сервис». База его, являясь закрытым акционерным обществом, сотрудничала с таможней, с ГУВД Москвы, с рядом других правоохранительных организаций, но, по существу, принадлежала ему, владельцу контрольного пакета акций. Недостающими до пятидесяти одного процента владели его же коммерческий директор, бухгалтер и ряд служащих. Видимо, о них уже вопрос не стоял.
