Почему-то стало стыдно из-за того, что он вёл себя по-хамски с Мариной после пьянки Николь. Сейчас этот день вспоминался легче – боль выветривалась потихоньку.
– Хочу извиниться, – сообщил он.
И сразу ощутил: не хочется объяснять за что.
Марина мгновенно поняла о чём это он, отрицательно качнула головой.
– Не стоит. Это я напрасно… – Сказала она, поёживаясь.
– Не надо, – остановил он её.
Но она закончила, одновременно и принимая, и отметая его великодушие:
– Напрасно. Я понимаю, что вы здесь ни при чём. Ники обычно сама устраивает себе встряски.
И она вздохнула тихонько. Похожи они всё же с Томом, вон – вздыхают одинаково.
– Как Николь? – Поинтересовался он.
– Хорошо. Думаю, она сейчас завтракает.
И хотя он испытывал облегчение после общения с Томом и Мариной, поднятию настроения это не способствовало. Ладно. Раз недоговорённостей сейчас нет, значит можно временно выбросить Тома из головы.
С избытком насыпанные бумажные обрывки снежными пластами покрывали пол за столом и вокруг корзины, словно Николь, брала листы со стола, рвала и бросала в корзину не глядя. Явно думала о чём-то. Джеф поднял несколько кусков побольше, разглядывая. Часть лица. Что-то неуловимо знакомое. Он угадывал, не понимая, кто же это. Тасовал разорванные листы, пытаясь сложить воедино хоть один рисунок.
Выходило, что лицо похоже на Майково.
Неужели этот прохвост подловил и Николь? Тёмная волна злости постепенно словно приподнимала его в высь. Когда Эмма сказала ему, что его дядя гораздо эффектнее его и, наверное, лучше в постели, Джеф сначала не обратил на это внимания, решив: это она в запальчивости их ссор просто хочет ему досадить. Потом, когда ему предоставилась возможность проверить её слова, сначала было всё равно: подстроено ли это, обманут он один или они с Майком оба. Позже он просто прервал все отношения, не в силах выдержать напор подлости с двух сторон. Для него тогда это был единственный способ остаться жить и не сползти в инвалидность.
Позже, наблюдая, он пришёл к выводу, что Майк чувствует вину перед ним. Нельзя сказать, чтобы это было неприятно: поделом старому ловеласу. Но и радостным подобное открытие тоже назвать было трудно. Он попытался оправдать Майка в своих глазах. Вспоминался смех Эммы, доносящийся из-за приоткрытой двери, её насмешки над пьяным Майком. Это, кстати, и навело его на мысль, что всё было подстроено. Но и понимая всю логику таких оправданий, Джеф не мог отделаться от осознания отчуждённости. Трещина постепенно спряталась за эти годы, но не зарастала. Он набрал знакомый номер выбитый в мозгу последнее десятилетие. Едва услышав, что на той стороне провода поднял трубку Майк, Джеф, немедля, спросил, сам недовольный холодом своего голоса:
– Какого чёрта крутишься у моего дома?
– Да вот, смотрю, не продал ли ты его? – Майк словно подавился, но ответил бодренько.
– Тебя это волнует? – Поинтересовался так же прохладно Джеф.
– А как же, фамильное гнездо всё-таки, – попытался пошутить, не обижаясь, Майк.
– Оставь меня в покое, – сердито и чётко сказал Джеф. Брякнул рубку на рычаг, чувствуя себя и тинэйджером, свободу которого неожиданно стесняют и прокурором одновременно.
Майк, видно, никогда не избавится от привычки присматривать за ним. Не понятно только, почему он это делает: выполняет наказы умерших или просьбы живых? Джефу хватало еженедельных звонков Лоры, которая, если у неё было хорошее настроение начинала разговор с коронной фразы: "Что ты делаешь?" И потом час болтала о том, как ей живётся там, вдали. Рассказы её, правда, были весьма красочны и интересны. При её плохом настроении всё оказывалось гораздо хуже. Тогда она роняла: "Что нового? Рассказывай," и из неё нельзя было вытянуть ни слова. Джеф всегда на такой случай имел в голове список дел, которыми её можно было успокоить. Он педантично описывал свой день, уточняя всё по пунктам: встал тогда-то, одеяло сложил в три раза и убрал туда, воду в ванне включил во столько, на завтрак пожарил яйцо и двести сорок шесть замороженных горошин. Когда он начинал вдаваться в такие подробности Лора быстро понимала, что лимит его терпения исчерпан и отключалась.
