Саксофон, похожий на безгрудую сирену.
Какая же сирена без грудей?
Но голоса его мы знаем цену.
Но мало голоса,
Чтобы прельщать людей, —
В том и беда высокого искусства.
Начнём мелодию
В зевотной тишине,
Где зевы
Сквозь ладонь просвечивают ало.
Итак, начнём.
Закружит в вышине
Мелодия,
Как птичий крик, корява,
Черна, словно воронее крыло,
Когда они сбиваются над полем
И жрут
Колосьев срезанных зерно.
Глаза свои мы в этих зёрнах помним.
У саксофониста застыли пальцы.
Он греет их, подмышки заложив.
Они белы как мел.
Пиджак ему испачкали.
Греть руки над костром,
Прижав к огню ладони.
Глядеть в него.
Взгляд медленно утонет
В огне задумчивом.
И вкруг слепая ночь,
Как крышка запылённого рояля,
Куда мы отраженья не роняем.
Дай, Господи, и мне такие руки,
Чтоб высекать осколочные звуки,
Как жеребец, на клавиши рояля
Копыта лёгкие и быстрые роняет.
Дай, Господи, и мне такую волю,
Чтобы предаться радостному полю,
Бежать и всё.
И лишь искусство бега
Оставить за собой
Подобьем следа.
Глядеть в костёр.
Затем, когда погаснет,
Из тлеющих углей выкатывать свой взгляд.
Забыть стихи,
Забыть о контрабасе
И то, что он похож на лошадиный зад,
Который высвечен огнём нетвёрдым.
И знать,
Что не один,
Что дале,
В тьме ночной,
Есть круп,
Хребет,
Кобылья морда,
Стекающая травяной слюной.
И поутру
На берегу пруда
Сойти в него.
Тепло из ног засасывает глина.
Руками развести пух тополиный.
В воде ночной
Отобразится солнце
Стократ размножено,
В глазах рябя
И прозвучит
Пронзительно и чисто,
И радостно,
Как светлая труба,
В губах
Губастого,
Как ржанье лошади,
Джазиста.
