– Сейчас почищу, – пробубнил мальчишка, заталкивая купюры подальше в карман куртки.
– Сил моих больше нет! – Ира волокла ведро парного молока и продолжала ругать повзрослевшего сына, – такой дылда вымахал, а помощи никакой!
– А дед? Не мог в сарае убраться? – вытащив вилы из дровяника, Алёша понуро опустил голову.
– Поговори мне ещё! – прикрикнула мать, поднимаясь на крыльцо. – Правильно бабушка говорит, лень родилась вперёд тебя! Никого не слушаешь, не уважаешь! Вот батька приедет, я ему всё расскажу, какой ты у нас помощничек!
– И про любовницу спросить не забудь, – нечаянно вырвалось у парня.
– Что? Какую ещё любовницу? – голос Иры осип до неузнаваемости. – С чего ты взял?
Она остановилась на верхней ступени и чуть не уронила ведро.
– С того, – Алёша шагнул к сараю.
– Стой! А ну-ка, говори, кто тебе сказал? Бабушка?
– Нет, – ответил мальчик, не оборачиваясь. – Сам видел.
– Где? Когда?
– На рынке.
– На каком ещё рынке? – Ира поставила ведро и спустилась вниз на две ступеньки.
– В Санино.
– А что ты там делал?
– Медь сдавал…
Моментально переключившись с разговора о любовнице на продажу меди, Ирина раскрыла рот шире некуда, и на двор Фроловых обрушился душераздирающий визг, от которого вздрогнула вся домашняя скотина.
– Сдал медь и не принёс деньги в семью?! Мы с отцом бьёмся, чтобы хоть копейку в дом принести, я молоко продаю, стоя на вокзале и в жару, и в холод! Бабушка пирожки печёт, чтобы было на что купить тебе школьную форму, а ты заработал деньги и спрятал?! Ты от кого прячешь? – шагнула вниз. – От отца с матерью прячешь? От брата прячешь? От бабушки с дедушкой?
У Алёши подкосились ноги. Не поворачиваясь, он остался стоять у входа в сарай и ждать, когда мать соизволит подойти, чтобы поорать в ухо и дать привычного подзатыльника.
Как в воду глядел. Мама, обрушивая на него оскорбительные фразы, быстро приблизилась сзади и ударила по голове всей пятернёй. Рука опустилась сначала на затылок, а затем, сменив траекторию, съехала на правое ухо, не меняя силу удара. Ушная раковина вспыхнула огнём моментально. Воспламенившись адским жаром снаружи и проникнув в слуховой проход, невыносимая боль вонзилась стрелой в верхнюю челюсть, в районе правой семёрки, поверженной нежданным кариесом. Из глаз Алёши брызнули слёзы.
– Где деньги, бесстыжая твоя рожа? – Ирина стояла за спиной и кричала на сына, глядя в его затылок. – Я Валеру по больницам таскаю, откладываю хоть что-то на дорогу, а ты, небось, на шоколадки и Пепси тратишь? А родных угостить не догадался?
Алёша стоял и слушал, пуская ручейки огорчения. Такого унижения, не считая бабушкиных издёвок, он не мог вынести мужественно, как полагается взрослому двенадцатилетнему мальчику-подростку. Слёзы полились крупными градинами, после второй оплеухи и последующего толчка в спину, между лопаток.
– Мама! – выкрикнул мальчишка, отбросив вилы. – Что ты делаешь?
– Мы тут корячимся, а он барствует! – Ира не слышала плачущий голос сына. – Бессовестный! До чего ж ты бессовестный! Правильно бабушка говорит, ты неблагодарная скотина! Я ему и покушать, что повкуснее, и одежду на последние деньги, а он, как наглый жмот, тихушничает!
– На! Забирай! – Алёша вытащил деньги из кармана и бросил на землю, у своих ног.
Опустив глаза вниз, Ира разозлилась ещё больше: схватила мальчика за шиворот и развернула к себе.
– Это ты так с матерью, да? Это ты матери кидаешь, как кость собаке? А ну, подними! – с силой нагнула сына, не отпуская ворот рубахи. – Подними, я сказала!
