А мой сосед по парте, он же и мой тезка, «продвинулся» еще дальше: все более, или менее свободное на уроках время посвящал тому, что – рисовал Викторию Владимировну. Рисовал ручкой. Карандашом. Фломастером.
Обнаженной.
(В ином случае само дело – теряло смысл…).
Для чего завел отдельную тетрадь.
В минуты творческого вдохновения – товарищ мой напрочь забывал обо всем, не обращая внимания на происходящее вокруг. Даже, если бы рухнули вдруг в классе стены – и этого он, наверное, не заметил бы… Так что, когда во время одного из таких «художественных сеансов», рядом с нашим столом (со стороны моего соседа…) неожиданно вдруг «нарисовалась» сама «изображаемая натура» – Виктория Владимировна, – это также не было замечено… Своевременно. А потом уже было поздно.
Тетрадь Виктория Владимировна – решительным образом – конфисковала и, по окончании урока, унесла с собой.
А дальше…
Проявив свойственные ей хладнокровие и выдержку (вероятно, и благоразумие в том числе…), – раздувать «историю» Виктория Владимировна не стала, а просто с глазу на глаз, во внеурочное время, «по-дружески», переговорила с «художником». И даже вернула тетрадку, с тем, однако, условием, что заниматься посторонними делами на ее занятиях – он больше не будет. Правда, возвращенная тетрадь оказалась не в прежнем виде – несколько листов из нее были аккуратно вырезаны ножницами.
По признанию моего тезки, оставшимся после «дружеской» этой беседы с Викторией Владимировной – «живым», но психологически много претерпевшим, вследствие чего на два, или три дня сделавшимся каким-то беспокойным, дерганым, – на вырезанных листах были изображены лучшие его «произведения», в чем я был с ним согласен.
Такое же мнение, должно быть, сложилось и у самой Виктории Владимировны…
* * *
Ирине я, конечно, ни слова – из всей этой череды волнительных для меня воспоминаний – не сказал.
В пространном и многозначительном (много значимом – для меня…) диалоге нашем – наступила пауза.
Ирина молчала.
Молчание ее было глубоким. Серьезным.
Она напряженно о чем-то думала. Возможно, была мыслями в далеком историческом прошлом человечества, в каком-нибудь Каменном веке, среди первобытных, диких соплеменников, хлопотала в темной, сырой пещере, вокруг разведенного костра, на котором поджаривалось на вертеле мясо добытого смелыми охотниками зверя, или самозабвенно, «под звуки нестареющего вальса», кружилась в танце на прощальном школьном балу. Может быть, даже – в паре со строгим своим, требовательным директором, Афанасием Кирилловичем…
Молчал и я.
И тоже думал.
Я пытался понять: какой конкретный (сокровенный) смысл вложила Ирина в последние свои фразы? Чего такого необычного, особенного она хочет испытать? Что за новые увлечения, желания, порывы? Связано ли все это непосредственно с нашими с ней отношениями? Если связано, то – каким образом? Может быть, связь эта подразумевается в контексте (в том числе – в контексте…) прошлых моих «отношений» с учительницей биологии? Против чего я не возражал бы. Только ничего об «отношениях» этих Ирине известно – не было.
Виктория Владимировна. Окончание
Жаль, что Виктория Владимировна отработала в нашей школе всего один год и, как говорили, в связи с неблагополучными семейными обстоятельствами (тяжело заболела ее мать, а отца к тому времени уже не было в живых…), уехала.
Оставив о себе – самые лучшие впечатления! Кажется, что – на всю жизнь!
