Неизвестно, сколько бы еще продлилось переливание из пустого в порожнее, если бы
время Макса полностью не поглотило занятие, которое, как это часто бывает, организовалось совершенно случайно.
Однажды, ломая голову, что бы эдакое подарить родителям к очередной годовщине свадьбы, и не придумав ничего интересного, он написал великолепный семейный портрет, взяв за основу парадные императорские изображения. Мама в диадеме с огромными бриллиантами и бальном платье неимоверного фасона стоит, опираясь на руку отца, облаченного в мундир генералиссимуса с фантастическими орденами и парчовую чалму со страусиным плюмажем, у ног пристроился общий любимец сеттер Трюфель в золотом ошейнике с самоцветами. Портрет был выполнен с соблюдением всех канонов дворцовой живописи, но замышлялся как веселый сюрприз. Отец смеялся до слез и говорил, что больший кич и безвкусицу придумать сложно, но картину поместили на самое видное место. Гостей в родительском доме всегда было много, слухи о подарке разошлись весьма быстро. Многие нашли это занятным и захотели заиметь такой же семейный портрет: непременно в золоте, звездах, кистях, парче и бархате.
И все бы закончилось тем, что изобразив всех желающих, Макс просто забыл бы об этой затянувшейся шутке, но неожиданно им заинтересовались весьма состоятельные люди. Уж кому из нуворишей попалось на глаза творение Максима, и какое именно, он так и не узнал, но портреты вошли в моду. Кроме того, вчерашние советские люди вдруг повально увлеклись составлением своих генеалогических древес, почти всегда докапываясь до дворянских корней. Поэтому спрос на брильянтово-парадные портреты был очень высок. Требования клиентов отличались каноническим однообразием: интерьерчик в стиле «шоб я так жил», дорого-богато, чтоб и глазу приятно, и всем на зависть. Вздорные творческие вольности, в виде излишнего сходства с оригиналом, не приветствовались.
Максим не знал, радоваться или огорчаться. С одной стороны, заказы по-царски оплачивались, а с другой, он понимал, что деградирует: эта, с позволения сказать, живопись, не имела ничего общего с искусством.
Наконец, ему до чертиков надоел этот паноптикум. Чувствуя себя на грани нервного срыва, зашвырнул в рюкзак ключи, паспорт, кошелек и уехал в бывший Ленинград, который к тому времени уже стал Санкт-Петербургом. Там он провел месяц, запоем рисуя дома, прохожих, мосты, каналы, улицы, голубей, скульптуры и вообще все, что попадалось на глаза. О ночлеге Макс не волновался: в городе имелось достаточно гостеприимных квартир, подобных его собственной. Тут все так же собирались творческие люди разной степени успешности, но темы разговоров, обильно разбавленные возлияниями, сменились и теперь касались, в основном, денег. Он благоразумно не стал распространяться про свою эпопею с богатейскими портретами: никто бы не понял, зачем он бросил такой вполне, по теперешним непростым временам, достойный заработок. Хотя пару слов сказать все-таки пришлось, слухи в их среде распространялись быстро, и слава о золотоносной жиле уже докатилась до северной столицы, вызвав круги по воде в виде подражателей.
Слоняясь по городу с карандашом и блокнотом, Макс познакомился с молодыми людьми, именовавшими себя свободными путешественниками. Речь шла об автостопе. Его с радостью приняли в компанию, почуяв родственную душу. Обменялись контактами, Макс тут же предложил свою квартиру для «вписки».
