Устройство дома было незатейливым, но практичным. Две невысокие
ступеньки вели на дощатое крыльцо. Дверь открывалась в узкий, но длинный
коридор. Если сдвинуть доски, из которых были сделаны его стены, то по обе
стороны открывались полки, на которых София хранила хозяйственные запасы.
Там было много чего: и прессованное в брикеты сено, веревки и нехитрые инструменты, мотки лески, мешки с солью и рулоны пленки. За второй дверью в
конце коридора находилась крошечная закопченная комната с высокой печкой
в углу. Возле нее – деревянный стол с двумя лавками и топчан, покрытый само-дельным матрасом, набитым травой.
Было время, когда многие люди с ума сходили по импортным гарни-турам. Я сама мечтала о таком, но, пообщавшись с Софией, почему-то начала
находить все это не таким уж необходимым.
Вылечив меня, она, не без колебаний, разрешила ее навещать. Я приходила с дочкой, которая уже звала ее бабушка, будучи в полной уверенности, что это папина мама. Леночка забиралась на печку и играла там тихонько со
своими куклами, пока мы о чем-нибудь беседовали. Голос у Софии был тонкий, старческий, но не резкий. О чем говорить со мной, она поначалу толком
не знала и, будучи с детства немногословной, предпочитала уважительно, но
односложно отвечать на мои вопросы. Оживлялась знахарка только тогда, когда я спрашивала ее про маму. Тогда на лице старушки появлялась улыбка, и, подперев голову рукой, она неизменно начинала:
– Ни одна мама не любила свою дочь так, как моя мама любила меня.
В такие моменты можно было разговорить Софию и попросить рассказать что-нибудь о себе. Прочитав в детстве Киплинга и Арсеньева, я непро-извольно сравнивала ее с Дерсу Узала и «волчонком». Так велико было это
сходство в главном – душевной чистоте и наивности. Про жизнь за пределами
поселка София не знала ровным счетом ничего. Она совершенно не умела
лгать и не понимала зачем. Жадность ей тоже была незнакома. Окружали ее
только необходимые для жизни вещи. Животных она добывала исключительно
для пропитания и вне сезона размножения. В тайгу уходила, бывало, на несколько дней, в такие места, где, кроме нее и матери, человек никогда не бывал.
Когда ей нужны были грибы или ягоды, она точно знала, где их найти. Так же, как и то, где живут лоси, зайцы, кто из животных ожидал прибавления и какие
тропы ведут к медвежьим берлогам. Животные признавали ее и даже приходили за помощью, особенно в суровые зимы. Я сама видела, как лесная птица однажды села к ней на вытянутую руку, а горный козел, неизвестно как забредший
сюда, ел с ее ладони. София никогда не удивлялась этому, а мой вопрос «как
это возможно?» был знахарке просто непонятен. Животными ее удивительный
контакт с природой не ограничивался. Комары в тайге лютые, и страдали мы
с дочкой от них неимоверно, не успевая сгонять с лица. А вот София никогда
не жаловалась и не махала руками. Я спросила однажды: «Почему?» На что
старушка спокойно ответила:
– Думаете не о том.
Иногда София предупреждала меня, что уйдет на несколько дней в
тайгу. Я каждый раз волновалась:
– А если что случится?
И получала на это ставший привычным ответ:
– Вот там как раз ничего случиться не может. Я животных не боюсь.
Мне же старушка всегда наказывала:
– Никогда не ходи в тайгу.
– Почему?
– Ты слабая. Зверь чувствует слабых издалека.
Но бывало, что животные заглядывали к ней не только за помощью.
Однажды, когда мы с дочкой пришли угостить Софию приготовленным
