Просто шли по дороге звери… - страница 3

– Милая Фрэнсис, в печёнках уже дорога. Столько воды, по ночам не видать ни зги. Рыжий старпом обещал нас скормить миногам, если мы снова напьёмся, но мы ж с тоски.

Сильно скучаю по кофе и свежей прессе.

Фрэнсис, ребята считают меня крутым. Много бы дал, чтоб обнять тебя крепко, Фрэнсис, ну и ещё посмотреть, как плывут киты.

– Милая Фрэнсис, боимся, что будет буря. Тихо, но слишком опасная тишина. Мы паруса опустили, болтаем, курим. Боги – жестокие дети – играют в нас. Боцман недавно наш бриг окрестил корытом, бродит по палубе тенью, глаза пусты.

Вот я вернусь (ты давай, дорогая, жди там) – будем смотреть, как красиво плывут киты.

– Милая Фрэнсис, меня приютила шхуна. Вроде торговое судно, «Святой Лука». Их капитан англичанин и очень юный. Я до конца не сумел разобраться, как плот, что построил из мачты, подтяжек, реи, вдруг победил мировой океан и стынь.

Всё-таки, знаешь, подруга, о чём жалею: глупо, но так и не встретились мне киты.

Ты маякни, если будут какие вести.

Дальше – слизнула морская вода слова. Пялится Тильда на дату – сто лет и месяц.

Значит ли это, что Фрэнсис давно мертва? Падает

на пол засохший цветок омелы. Ветер усилился – крышу сейчас снесёт.

Тильде пятнадцать. Ей нужно решать, что делать. Хочется Тильде увидеть китов, и всё. Летнее солнце скрывается за горами.

Тильда смеётся, и смех у неё льняной. Тильда спешит

по тропинке обратно к маме.

Домик с утёса смывает хмельной волной. Пахнет солёным туманом, янтарной сливой. Маленький катер, хрипя, запустил винты.

Призраки молча стоят на краю обрыва. В небе, пуская фонтаны, плывут киты.

Почти как боги. Только не они. Всё шли, подняв повыше воротник, поглубже руки запустив в карманы. Всё шли по тротуарам и мостам, не думая, не зная, что же там. Там, за чертой: монахи, истуканы,

сияющее вечное нигде, Иона, зашифрованный в ките, шумеры, пирамиды, Атлантида? И вспомнить бы пророков или мойр, чтобы вернуться наконец домой. Реально только вспомнить, не для вида.

Почти как люди. Научились жить, укрылись в обездвиженной глуши, но с транспортом до центра регулярно. Сложили быт, как пазл, из частей. Стабильно не любили новостей. В июне у реки нашли поляну, чтобы на ней устраивать пикник. Тот свет, что не родился, а возник, лизал макушки знойно и шершаво.

Росла трава. Кузнечик стрекотал. Звезды далёкой леденел кристалл, в ладони падать не имея права.

Почти как кошки. Тихие шаги, язык прикосновений: «Помоги, я без тебя не справлюсь. Вместе проще».

Под крышей переливы голубей. Чем дальше в ночь, тем музыка слабей, желанней тишина, пустынней площадь.

И вот уже казалось, что конец, но – плыли корабли, спешил гонец, поймав попутный ветер на задворках, захлопнув небо, словно дверь в буфет.

Они как раз уснули на софе буквально за минуту

до того, как

Сфинкс вышел из картины на стене, поставил чемодан на грязный снег, монетку кинул. Удивился – решка. Увы, анклав цветочных берегов опять не досчитался двух богов. И двух людей. И кошек двух, конечно.

Сфинкс хрустнул шеей. В хороводе льдов поправил галстук, отряхнул пальто (красивое, но недоволен шлицей). Да, скользко. Да, в ходу челночный бег.

И нет гробниц, и странно человек. И хрипло рассмеялась продавщица.

Почти как Бастет. Точно не она. Космический удел веретена – вертеться всемогуще и бессмертно. Шёл сфинкс, и двое спали, и – живи. Зима преисполняется любви, сорвав железных крыш аплодисменты.