≠
– Устали вы от меня, наверное? Не говори, я знаю, что устали, чувствую. Но вот поверишь, вдруг так пожить захотелось, хоть так. А может, я еще и поживу?.. На Дашкиной свадьбе побуду или на твоей? Но ты не торопись, семья – это дело серьезное. Здесь промахнуться легко. Сходим? Не хочется в памперс. Надоело, как маленький, а так вроде себя человеком чувствуешь. С тобой можно. Мать жалко. Ты держись. Ты теперь у нее за главного мужчину. Опора и надежда. Не подведи меня.
Отец еще много чего говорил Иоганну, не слушая ответа. Да и не нужен был ему ответ, чужие слова раздражали, плохо доходили до разума, приходилось переспрашивать, а это было горько и неприятно. Впрочем, важнее разговоров для отца было присутствие другого человека рядом. В последние месяцы он до физической боли, до припадков боялся одиночества, бредил. Оставаясь один, паниковал. Ему все казалось, что кто-то ходит по квартире, кто-то хочет его куда-то забрать.
– Не поеду в больницу больше, так и знайте. Лучше меня здесь отравите. Умирать хочу дома.
– Чего ты, успокойся, кто тебя возьмет? Кому ты там нужен?
– Не скажи.
Обычный разговор в последние дни. И еще:
– Дожить бы до весны. Травку зеленую бы увидеть.
Или
– Не доживу, наверное, как могилу копать будут? В мерзлую землю нехорошо. Земля тяжелая.
– Мертвым все равно.
– Это да. Но вам же хоронить, поминки опять же. Свете позвонить не забудь, сам, только матери не говори. Все-таки мы с ней два года прожили, не по-человечески как-то не сказать.
– Позвоню.
– А Дашка как учится? Говорит, что хорошо все. Врет, наверное?
– Да нет, все в порядке.
– Ты следи. Баба из нее растет с характером, приглядывай за ней, как брат. Хотя куда тебе.
– Ладно. Я понимаю.
Вот и в тот день все было, как обычно. Иоганн пришел домой пораньше, до сестры, чтобы успеть сводить отца в туалет, разделся, бросил вещи, прошел в комнату. Погода в тот день стояла муторная, тяжелая, и подъем их был с кровати вялым: как мешок с овсом, еле шевелился отец. Потом вроде ничего, расходился. Сделали все дела, поменяли исподнее, уселись в кресло. Чтобы не слушать очередные нравоучения, Иоганн включил телевизор, щелкнул на новости, сделал громче звук. Чужие страдания минут на пять обеспечивали ему тишину, но в тот вечер отцу захотелось поговорить.
– Расскажи что-нибудь. Как дела, как учишься?
– Нормально.
– Как товарищи? С Петькой давно не виделся? Куда он подался теперь?
Иоганн отделывался пустыми ответами, косился на часы. Мать с сестрой задерживались, а ему нужно было еще успеть на тренировку. Потом мать позвонила, сказала, что стоит в пробке, попросила дождаться ее.
– Пусть пока с тобой посидит, все ему в радость, ты же знаешь, как он не любит лежать один.
– Ладно.
Они еще немного посмотрели телевизор, обсудили прежние рыбалки, сделали вечернюю зарядку, чтобы мышцы совсем не атрофировались.
– Я бы поел что-нибудь, – сказал отец, и Иоганн сморщился, так как процесс кормления, за который обычно отвечала мать, был крайне неприятен.
Глотательный рефлекс у отца был нарушен, и пища через раз шла назад вместе со слюной, доставляя отцу страдания как физические, так и моральные по причине своей немощи, но сегодня после зарядки он чувствовал себя лучше, даже говорил веселее, и, видимо, надеялся, застать светлый промежуток и поесть по-человечески. Такое тоже бывало. Такое было и в тот раз, почти до конца, до чая, когда сознание больного снова на миг отключилось, и подбородок, согревшись от пищи, поплыл вниз.
