Просветительские идеи и революционный процесс в Северной Америке - страница 31

Представление о неких «тайных врагах», оклеветавших колонистов в глазах короля, раз за разом возникало и на страницах прессы, и в массовом сознании. «Boston Gazette» предупреждала: «Есть люди, враги короля и его народа. которые постоянно старались разжечь искры раздора и зависти, которые однажды могут оказаться фатальными для империи. И, к несчастью для нас, эти злобные шептуны, кажется, владеют вниманием нации»[253]. Фригольдеры Бостона инструктировали своих представителей в колониальной ассамблее всячески свидетельствовать свою лояльность «милостивейшему суверену», но при этом отстаивать право подданных подавать королю петиции[254]. Инструкции городка Брейнтри своему представителю в колониальной ассамблее обязывали последнего выяснить, какие «порочные интриги» привели к тому, что Массачусетс оказался оклеветан перед «нашим милосерднейшим сувереном»[255].

Можно себе представить, как все это раздражало губернатора Ф. Бернарда[256], в чьи должностные обязанности как раз и входило информировать короля о положении в колонии. В апреле 1769 г. он вынужден был заверять членов бостонского самоуправления, что правительство метрополии оценивает действия вигов вполне адекватно. Комментарий «Boston Evening Post» сводился к тому, что губернатор просто ушел от ответа[257]. Летом того же года Бернарду вновь пришлось доказывать вигам, что их никто не «оклеветал». При этом, с точки зрения губернатора, претензии бостонцев на лояльность были просто лицемерием чистой воды. Так что его слова звучали откровенным сарказмом: «По делам вашим будут судить вас. Вам не следует бояться клеветы. Не во власти ваших врагов, если они у вас есть, что-либо прибавить к вашим публикациям. Они просты и ясны, и не нуждаются в комментариях»[258]. Ничего удивительного, что в результате в сознании бостонцев «злым советником» короля оказывался сам Бернард (об этом см. ниже).

Наивный монархизм у американских вигов сочетался с представлениями, куда более опасными для власти метрополии. Их источниками были опыт английской истории, а также политическая философия и историография эпохи Просвещения. Рядом с «королем-патриотом» неизменно существовала противопоставленная ему зловещая фигура короля-деспота. Иногда за примерами обращались к странам весьма отдаленным и экзотическим. На страницах «Boston Evening Post» возникали одновременно образы англосаксонского прошлого[259] и «Шахнаме». Газета писала: «Кто не предпочел бы славу Фаридуна (Phridun) или Альфреда, которые старались править своим народом таким образом, чтобы он был счастливее, чем если бы был совершенно свободен, блеску и чувству вины любого разрушителя, от Нимрода до Кули-хана?»[260]

Крайне востребованным в этом контексте был и опыт двух английских революций XVII в. При более внимательном анализе образа английского монарха, каким он представал в сознании вигов, выясняется, что подлинный «король-патриот» – это все же не Георг III, а Вильгельм III. Все упоминания о Вильгельме Оранском в американских текстах второй половины 1760-х гг. – сугубо позитивны. На банкетах колонистов звучали тосты «за бессмертную память этого героя из героев, Вильгельма III»[261]. «Boston Gazette» вспоминала «славной и благословенной памяти короля Вильгельма и королеву Марию» [262]. В глазах С. Адамса именно этот монарх – «друг всеобщих прав человечества, великий освободитель нации от папизма и рабства»