– Ишь как, а кто великие-то?
– Ну, к примеру, Ницше, – ответил Димов.
– Так он ведь вроде не в себе был, – заметил Феликс.
– В себе или нет, а говорил верно, – настаивал Димов.
– Так я к тому, что ему, может, кушать не хотелось.
– Ничего-ничего, заработаем, подожди немного, – успокоил его режиссер. – Даст бог, выкрутимся.
* * *
Димов давно мечтал снять этот фильм, нравилась ему и тема, и возможность пофилософствовать в ней о волновавших его идеях. Ему уже за сорок, а главной картины, считал он, все нет. Так много чего хорошего делали, и не новичок он в кино – десятая эта по счету. Но все не то. Раньше, при Советах, этот сценарий не утверждали чиновники из Госкино. Не нравилась им мистика, соцреализм подавай. А теперь, в эти развалочные да бардачные годы перестройки, снимай что хочешь, но вечно не хватает денег. Его второй режиссер Феликс находил контакты, но все какие-то непрочные. Теперь вот взяли кредит у банка, а он, как оказалось, под бандитами ходит. Те пристают с процентами, и ничего ведь не докажешь, правды давно нет – джунгли.
– Слушай, Димыч, поедем к Лерке, там сегодня такой вечерок будет – именины сердца. Девочки складненькие придут. Я ей сказал, что тебя приведу, она жуть как обрадовалась. Тобой угощать общество будет. Модный режиссер, так я у нее про тебя в книжке вычитал. Давно просит с тобой познакомить, – предложил Феликс, когда выходили из бара. Лерка была журналисткой и его давней приятельницей.
– А пожалуй, поедем, – согласился Димов. – На душе у меня сегодня мрачно как-то. Может, развеюсь.
И приятели направились к выходу.
Длинные коридоры «Мосфильма» в эти перестроечные годы были пусты. Снимали мало, в основном там размещались арендаторы. И казалось, от этого запустения здесь поселилась нечистая сила. Так, по крайней мере, говорили сторожа и вахтеры. И действительно, гулять одному по этим когда-то оживленным местам было жутковато. Чудилось, что там и здесь из-за углов выглядывают привидения, поэтому, наткнувшись на девушек из массовки, приятели вздрогнули от их испуганного визга.
– Ой, мы с вами, – прильнули к мужчинам девчонки, – проводите до конца коридора.
– Идемте, – согласились приятели.
– А мы сегодня настоящее привидение видели, – поведала массовка, – прямо перед глазами мелькнуло, все в белом, а плащ с капюшоном, за тем вот углом.
– Да ладно глупостям-то верить! – засмеялся Димов.
– А что, ведь столько здесь разного люда прошло за все годы-то, – сказал Феликс, – и чистого, и нечистого. Да и отснято было много всякого. А теперь эта пустота. Вот и говорят, что при запустении сущности разные вселяются в созданные здесь образы и начинают бродить.
– И когда уже ты эту тачку сменишь, – проворчал Димов, залезая в старую «шестерку», – уже ручка отрывается.
– Да сменить можно, а где держать? Гаража-то, как у тебя, нет, уведут. Вон у Вадьки вчера «Опель» сперли. И искать даже не берутся. Лучше уж на развалюхе, но на колесах, – проворчал Феликс. – Знаешь, жизнь как-то сильно отличается на тачке и без нее. Одна надежда, что на такую старую не позарятся.
* * *
Валерия жила в центре, на задворках Тверской, со стороны Большой Дмитровки. Пятиэтажный старый, позапрошлого века, дом, наверное, когда-то доходным был. Красивый такой, крепкий, из серого камня, весь в вензелях, с высокими потолками и большими резными окнами. В просторных вестибюлях, которые даже неудобно было называть подъездами, располагались красивые винтовые лестницы, украшенные ажурными чугунными решетками с когда-то лакированными перилами. Этот добротный жилой фонд при Советах оказался отдан под коммуналки. И, конечно же, загублен. Народу здесь перебывало разного тьма: одни вселялись, другие выселялись, съезжались, разъезжались. И все вносили посильную лепту в разрушение этого когда-то монументального архитектурного сооружения.
