Против течения. Книга первая - страница 24

Но Люсе было не до еды. Она нырнула в нагретую бабушкой постель, прижалась к ее теплому боку и стала осмысливать события прошедшего вечера. Но усталость взяла верх, и она уснула, счастливо улыбаясь во сне.

Анна (25.01.1918 г.р.) и Алексей (21.02.1910 г.р.) Большаковы, 1936 г.

Юра возвращался в город по той лесной тропинке, где час назад они шли вдвоем, задевая склонившиеся под тяжестью снега ветки деревьев. От их случайных прикосновений снежные шапки срывались с веток, падали, шурша, задевая другие ветки, засыпая ее шарф и воротник. Девушка оборачивалась, доверчиво, по-детски смотрела на Юру и смеялась, стряхивая снежную пыль рукой, одетой в шерстяную варежку, и ее лицо сияло в серебристом свете луны.

– Да… Милая какая… Недотрога, – улыбнулся он и вспомнил, как долго и упорно пришлось отваживать всех ее «провожатых».

Жаль, что так некрасиво получилось с Толей Самохваловым. Неплохой парень. Толя за Люсей ходил, как говорится, по пятам. У них с Юрой состоялся мужской разговор, перешедший в драку. Юре не хотелось бить паренька, который был младше его и физически намного слабее, но тот не унимался, наскакивая на Юру бойким петушком. Ну, и пришлось слегка поучить его уму-разуму. Две недели не ходил Толя на танцы из-за лилового синяка под глазом. Зато другим была наука. Быстро поняли, что к чему.

Подойдя к родительскому дому, Юра открыл калитку и подошел к крыльцу. Света в окнах не было, все давно спали. Он, обмахнул веником налипшие на валенки снежные обледенелые комочки, открыл дверь веранды, поднялся по деревянной скрипучей лесенке и вошел в темные сени. Стараясь не споткнуться, нащупал в темноте дверную ручку и с усилием открыл набухшую тяжелую дверь. Пытаясь не шуметь, он снял пальто, поставил валенки на печку, сунул сушиться в теплую печурку шерстяные, связанные матерью, перчатки и носки, на цыпочках прошел в свою комнату и включил настольную лампу.

Дом был деревенский, разделенный деревянными переборками на маленькие комнатки. Свет настольной лампы, пробивающийся сквозь щели в переборке, разбудил чутко спавшую мать. Слышно было, как она заворочалась на постели, встала, тихими шагами пошла на кухоньку и забрякала посудой.

– Иди, поешь, полуношник, – негромким голосом позвала она сына. – И где тебя только носит по ночам.

– Мам, не ворчи, – откусывая хороший кусок пирога, ответил Юра, – еще только одиннадцать часов.

Но мать не унималась.

– Мы – люди деревенские, рано ложимся, рано встаем. Надо печь топить, на двор, к скотине. И тебе на работу, и отцу. Да и вообще, пора бы и нагуляться тебе, Юрик. Уж двадцать седьмой год скоро, сынок. Пора бы и о женитьбе подумать. Хватит девок—то перебирать.

– Мам, не начинай, я тебя прошу.

– Молоком—то запивай, – ответила мать, пододвигая кружку и продолжая высказывать упреки. – Как не начинать, сынок. Вспомни Наталью Нестерову.

– Ой, мам, ну это когда было, еще в школе учился. Ну, чего ты старое ворошишь.

Но мать упорствовала.

– Как не ворошить. Ты вспомни, как переживала девушка. Сбил ее с панталыку, дурочку наивную да и бросил. А бабы говорили тогда, что она на аборт ходила. Мне счужа и то стыдно за нее было, да и за тебя тоже. Да и жалко ее. Красивая девушка была. Слава богу, уехала от стыда. А из Владивостока девушка Валя мне письма писала. Это как? Писала, как тебя любит, замуж за тебя собиралась.