Против всех - страница 25

В глазах кровавый туман, который залил все. Боль пересиливает и утягивает в пропасть. А сквозь туман все же прорываются гипнотические, завораживающие глаза. И в них нет лютой ненависти, что казалась естественной для той, убитой твари. В них жажда. Соединения и растворения. Навсегда. Богиня вжала мое тело в пол сильнее, и навалилась на меня, готовая жарко, с проклятой неистовой страстью терзать, растворяясь и наслаждаясь моей болью, убивая и даря извращенное, гибельное, последнее наслаждение…

Накатывает новая волна черной страсти. Туманит окончательно разум. Я хочу эту богиню, хочу овладеть ей и стать частью ее. Владеть… Или убить. Даже если это будет стоить мне жизни.

Она страстно, обжигающе целует. И почти сразу впивается мне в горло зубами. Сначала четыре тонких, но длинных и острых клыка неспеша, любя, пронзают кожу и плоть. Я чувствую это, как укол. Боль скоро нахлынет. И пройдет. Это пройдет быстро, шепчет нематериальный голос в голове. Челюсти сжимаются, клыки вонзаются глубже и сильнее. Она в экстазе, упивается жертвой, наслаждается каждым мигом, наливается энергией. Но не спеша, смакуя. В этом весь смысл…

Вот она, боль! Как ни странно, но это помогло собрать остатки… сил. Сил, которых не было. Снова во мне проснулся он – некто безбашенный, отчаянный, неостановимый. Сдохнуть, но забрать ее с собой. Да, мы будем вместе… Ладонь каким-то чудом нащупала рукоять. Вот он, крохотный, призрачный, нереальный и несбыточный шанс. Надо именно сейчас! Сейчас, когда тварь полностью охвачена процессом, в экстазе, и ни на что не отвлекается, овладевая жертвой. Сейчас!

Я вскинул руку с пистолетом.

Палец жмет спусковой крючок – громыхает резкий выстрел, от которого она уже не может уклониться. Прямо в висок. В упор. Пуля с рунами бьет безжалостно, разбивая кость. Плотную, нечеловеческую. В меня брызгает чем-то темным и горячим, заливая лицо, плечи, грудь…

Она резко поднимается – словно не понимая, что произошло, и, кажется, вырывая кусок плоти из моего горла. Глаза ее наливаются болью. Черты лица искажаются страданием. Пуля не прошла навылет, хотя должна была. А она дергается, пытаясь понять, в чем дело, призвать свою магию. Но бесполезно. Через несколько мгновений глаза богини стекленеют. И она падает – глухо, безжизненно. Навсегда.

Вот и все.

Я роняю пистолет. Пытаюсь вздохнуть. Закашлялся и выплюнул кровь – свою. Попытался вытереть с лица ее, чужую. Накатила слабость, а тьма, которая окружала снаружи, и в которой я начал видеть без всяких приборов, видеть иным зрением, более глубинным, наконец-то пробралась внутрь и поглотила все.

– Брат…

Голос пробивался как сквозь вату. Глухо и вяло. Но я разбираю это одно слово.

– Брат… – слышится громче. Потом еще какие-то слова. Не разберу, какие. Да и слова ли это – тоже неясно. Туманище в башке. Отдает каким-то гулом.

– Брат… – гул перерастает в странные волны, которые то ли укачивают, то ли пытаются встряхнуть. Голос становится еще немного громче. Потом, наконец, прорывается на полную катушку, в крик:

– Брат!!! Очнись, ты, козлина живучая!!! Не вздумай умирать, слышишь?! Очнись я сказал!!!

– Что? – хрипло выдавил я, и удивился тому, как слабо это прозвучало, и потонуло в кашле. Потом удивился, что вообще прозвучало. Степаныч что-то прижимал к моему горлу, с трудом переводя дыхание.