– Ты хочешь сказать, что Кавано был… приставлен ко мне?!
– Наверняка кто-то был приставлен и ко мне. Наш отец был одним из основателей. А вдруг нам стало известно что-нибудь такое, что могло бы представлять опасность для организации? Что, если мы намеревались или хотя бы просто были в состоянии чем-то угрожать им? Неужели им не следовало побеспокоиться на этот счет? Может быть, они хотели досконально узнать, что мы собой представляли. Пока ты не спрятался в своем гетто, а я не уехал в Африку… в общем, пока мы не ушли сами по себе пастись на травке, они продолжали беспокоиться на наш счет.
Мысли Бена все время путались, и во время разговора ему казалось, что он понимает все меньше и меньше.
– Разве лишено смысла для группы промышленников иметь под рукой оперативника, профессионального убийцу, к достоинствам которого, помимо квалификации, можно отнести и то, что он хорошо знает тебя в лицо?
– Черт возьми, Питер, я полагаю…
– Ты полагаешь? Бенно, если ты задумаешься над…
Звон разбитого стекла.
Бен, задохнувшись от неожиданности, увидел внезапно образовавшееся в оконном стекле неровное отверстие. Питер почему-то нагнул голову, наклонился вперед, к столу, как будто хотел изобразить шутливое приветствие на восточный манер. В тот же самый, неимоверно растянувшийся, словно замерзший, момент послышался продолжительный выдох, хриплое «ха-а-а-а». Бен никак не мог понять, что же означает этот звук, пока не увидел точно посередине лба Питера темно-красную, неизвестно почему показавшуюся ему непристойной выходную рану. И тут же на скатерть, тарелки и серебряные приборы полетели серые клочья мозговой ткани и белые осколки кости.
– О, мой бог! – пронзительно выкрикнул Бен. – О, мой бог. О, мой бог. – Он опрокинулся назад вместе со стулом и упал на спину, громко стукнувшись затылком о дубовые половицы. – Нет! – простонал он, почти не сознавая того, что по маленькой уютной столовой разнесся звук заглушенного выстрела. – О, нет. О, мой бог! – Он утратил способность двигаться, парализованный ужасом, потрясением и невозможностью поверить в случившееся – столь непостижимым было представшее его глазам жуткое зрелище, – и все же где-то в самой глубине подкорки его мозга прозвучал поданный инстинктом самосохранения сигнал, который заставил его вскочить на ноги.
Невольно взглянув в разбитое окно, он увидел только черноту, а затем, при свете дульной вспышки, сопровождавшей второй выстрел, появилось лицо. Бен видел его на протяжении лишь краткой доли секунды, но оно успело накрепко отпечататься в его памяти. Глубоко посаженные глаза убийцы были темными, лицо оказалось бледным и лишенным морщин и складок, с кожей, производившей впечатление подтянутой.
Бен одним прыжком преодолел чуть ли не всю ширину маленькой столовой, и в это мгновение за его спиной разлетелось другое стекло, и еще одна пуля впилась в оштукатуренную стену совсем рядом с ним.
Теперь убийца целился в него, это было совершенно ясно. А может быть, нет? Что, если он все еще стрелял в Питера и лишь случайно так сильно промахнулся? Может быть, убийца вовсе не видел его? Или видел?
Как будто в ответ на его невысказанные вопросы, пуля вонзилась в дверной наличник в нескольких дюймах от его головы, в тот самый момент, когда он выскакивал за дверь в темный коридор, соединявший столовую с вестибюлем. Оттуда послышался женский крик, вероятно, это хозяйка гостиницы завопила от гнева или от страха; в следующее мгновение она оказалась на пути Бена, возбужденно размахивая руками.
