На мою удачу, ждал я недолго. На следующий день к вольеру подошли двое. В одном я узнал местного медбрата, а с ним еще был серый непримечательный незнакомец. Они долго переговаривались, и я понял, что речь идет обо мне. Потом в центре моего вольера поднялась решетчатая дверца, и незнакомый мужчина засунул руку вовнутрь. На этой руке красовалась черная пахучая кожаная перчатка. Я инстинктивно попятился и забился в угол. Тогда он показал своей кожаной рукой «краба». Я мгновенно вышел из себя, зашипел, прыгнул на «краба» и выпустил когти. В эту же секунду незнакомец ловко схватил меня другой рукой за шкирку, встряхнул, и я безвольно обвис в его крепкой щепоти. Он посадил меня в переноску и вышел черным ходом. На автостоянке незнакомец засунул меня в багажник своей машины. Стало темно. По дороге меня мутило, машину потряхивало на ухабах. Я больно ударился обо что-то головой, и это было последнее, что я запомнил из поездки…
Когда я очнулся, то обнаружил себя на жесткой несвежей подстилке очередного вольера. Я был заблеван. Я огляделся вокруг и понял, что оказался в аду. Это было полутемное помещение, по всему периметру которого размещались в два ряда узкие вольеры и клетки. В них томились самые разные животные: кошки, собаки, морские свинки; среди них было пару экзотических экземпляров: енот-полоскун и обезьяна бонобо. На верхнем ярусе располагались бесчисленные клетки с крысами. В помещении стоял крик и вой. По ноздрям бил запах мочи и экскрементов, обильно приправленный нотами адреналина. Раз в сутки лотки выдвигались и сухой корм громко стучал по пластиковым мискам. В первый день я в бешенстве расшвырял корм по всему вольеру, но уже назавтра, преодолевая брезгливость, собирал его голодной пастью.
Все обитатели так называемой «Первой Зоокомнаты», в которую я попал, ненавидели друг друга. Скованные в движениях в тесных вольерах, животные страдали от застоя и переизбытка энергии, что выливалось в шумные склоки и дрязги. Самым отвратительным обитателем этого места была обезьяна. Она беспрерывно щелкала языком, давила ногтями вшей, а по ночам громко пердела. По несчастью, наши вольеры располагались по соседству, и Бонго – так звали обезьяну – изощрялся в отношении меня во всех издевательствах, которые только могли изобрести его слабые мозги. Он громко чмокал и чавкал губами прямо у меня над ухом, заметив один раз, что меня это по-особому раздражает. Он швырялся в меня сухим кормом и с наслаждением наблюдал за моей бессильной злобой.
За всю свою жизнь эта обезьяна ничему не научилась, кроме как ломать комедию и изображать из себя великого страдальца. По утрам, когда Главный Конструктор делал обход, Бонго усаживался в своей клетке, оттопыривал нижнюю губу и пускал крокодильи слезы. Главный Конструктор и вся его свита останавливались и начинали утешать обезьяну, сюсюкали с ней и угощали сухофруктами. Тогда Бонго начинал веселиться и гримасничать, изображая енота или свинку, чем приводил людей в неописуемый восторг.
На долю остальных животных не выпадало столько внимания, сколько доставалось Бонго, хотя Главный Конструктор все-таки подходил к каждому и бросал пару ласковых слов, а собак иногда почесывал за ухом. Все звери обожали Главного Конструктора и ждали его ласки. В его огромной фигуре было столько уверенности, энергии и силы, что он буквально магнетизировал обитателей Первой Зоокомнаты.
