От полученного удовольствия у тебя в душе расплывается благость, ты ищешь лавку, чтобы посидеть и пережить приятное. Сядешь где-нибудь в садике, где цветёт сирень, бегают детки, закуришь дорогую сигарету, что купил по случаю. И тут, затянувшись, вспомнишь вдруг, что Валерку-то недавно взяли, и опять за дебош, что сидит он в далёкой казанской тюрьме, ждёт суда, и тут, в столице, никак сейчас находиться не может. А Петька-то… Ах, Господи, упокой его душу! Петька-то полгода уж, как помер. От цирроза печени.
Эх, Москва, Москва, город грёз!..
Октябрь – ноябрь, 2008
Длинноногая Ляля в выходной день пошла в лес – выгулять овчарку и заодно проведать, есть ли грибы. Всё лето стояла засуха. Погибли посевы, высохли и грибницы в лесах. Натуралисты, между тем, обещали, что осенью будут опята и вешенки. Как раз в сентябре прошли обильные дожди.
И на самом деле Ляля вернулась с грибами. Принесла сухих лисичек и ещё каких-то с кучку.
– Там, в сенях!.. – блеснула очками, проходя с надменным выражением лица. Муж был старше её лет на двадцать. Прощал молодое хамство, эгоистичное разделение труда. Например, сегодня обозначавшее: я за грибами таскалась – буду отдыхать, а ты жарь, пылесось дом и мой посуду.
Покорствуя судьбе, он склонился над корзинкой.
– Это лисички, а это что?..
– Опята! – крикнула она из душа, держа в руке трусики.
– Опята? Это какие-то поганки. Мокрые…
– Сам ты поганка! Это опята! На пне росли!
Ополоснувшись, она ушла к себе, прикрыла дверь: после прогулки в лес она обычно ложилась и крепко засыпала.
Он промыл грибы в дуршлаге, очистил от веток и травы. Налил в сковороду растительного масла, поставил на горящую конфорку. Выделилось много воды, коричневая жидкость кипела. Пришлось сливать.
Часа через три проснулась Ляля. Набросив куцый халатик, прошла в кухню. Оголяя ягодицы, низко нагнулась, глянула в сковородку.
– Ты ел?
– Ел.
Она посмотрела на мужа внимательно. И ушла. Часа через два сварила картошку в мундире – мелкую картошку, – не уродилась нынче тоже, и хорошо поужинала, съела все грибы.
За оградой на опушке уже густели сумерки. Вдоль тропы низко пролетела сова, широко распахнув крылья.
Муж начал топить баню. Когда возился с насосом возле колодца, Ляля подошла и склонилась над его затылком.
– Слушай, ты как себя чувствуешь?
– Что-то мутит.
Он затягивал отвёрткой шуруп на хомуте, шея его слегка покраснела.
– Мне, кажется, плохо, – сказала она.
Он промолчал.
– А сколько ты съел?
– Чуть-чуть.
– Господи! Совсем мало, что ли?
– Ну да. Чтоб ты не ругалась. Ведь ты собирала.
Молоденькое лицо выражало растерянность, она держалась за живот.
– Я ведь говорил, что, может, это поганки. Но ты: опята! Умрём, к чёрту, оба…
– Ой, – она заплакала. – У меня голова кружится… И дышать трудно…
Он поднял голову, вгляделся в лицо жены.
– И вправду бледная. И зрачки…
– Что зрачки?! – она схватила его за рубашку. – Расширились?!
– Может, это очки увеличивают…
– Мои очки, наоборот, уменьшают! Значит!..
– Тогда, не знаю… – сказал он и, освободив рубашку, направился в сторону бани, – маленький, толстый, с упрямо торчащими ушами.
Жена – как на ниточке – дёрнулась следом, безвольная, жалкая. Она как-то вся надломилась, даже ноги от бессилия стали похожи в букву «икс». Так и плелась за ним…
– Ты когда их ел? Сколько времени назад? – И вдруг вскричала: – И вообще ты их ел?!
– Я? Нет.
– За-че-м?! – Лицо её скорчило от боли.
