Родители на мехкомбинате наряжали тележки для баннеров, автопогрузчики и грузовики. В столовой дудели в медные трубы слесаря и пикилевщики, ухал барабан.
Утром выступали. Впереди колонны на фоне портрета Ленина шёл Рабинович, генеральный директор, очень толстый, похожий на ромб, только на голове фетровая шляпа. Несмотря на ужасающую полноту, шагал легко и вольно, кивал машущим с тротуаров.
На улице Татарстан в колонну вливались портовики, швеи с Тукаевской, – все шли к площади Свободы, где мощно гремел оркестр и диктор по радио поминутно кричал «Ура, товарищи!». Милицейские чины, в сияющих парадных мундирах, останавливали колонны с востока и юга, чтоб хлынуло на Площадь человечество из Заречья.
Демонстранты от улицы Пушкина до Тукаевской, ощетинившись знамёнами, ждали. Располагали на карах закуску и питьё, пели, плясали, и в то время, когда головная колонна трогалась, быстро и чётко, как римская когорта, – задние, находясь в неведенье, рассыпанные, пляшущие, ищущие во дворах туалеты, спохватывались и начинали бежать, гнали транспаранты, срывали с уезжающих кар свои гармони, чак-чаки, шляпы и водку.
Как раз в тот момент, когда плясали в широком кругу, я и потерялся. Огляделся – родителей нет; а тут и толпа побежала…
Как горько я рыдал!
Ко мне подходили люди, спрашивали, как фамилия отца, с какого он предприятия. Какой-то парень увёл меня в милицию. Там я рыдал отчаянней. Начальник, сидевший за столом, успокаивал, иногда вызывал из другой комнаты девочку, ковырявшую пальцем в носу, и говорил: «Смотри, какая маленькая – и не плачет».
– Ага! – кричал я, – это ваша дочка!
Через час меня посадили в кабину крытого милицейского грузовика и повезли. Хорошо, что я знал свой адрес. Не играть со спичками, не разжигать керогаз, уходя, выключать свет, – всё это, а также домашний адрес мне вдалбивали с младенчества.
В машине я уже не плакал. Я простил милиционерам, родителям, всему миру, что меня потеряли, только всхлипывал. А затем постепенно начал осознавать, как здорово ехать в машине на мягком сиденье.
Грузовик зашёл в посёлок Калуга от Жданова. Через лютую грязь в устье Подгорной. Поднялся по булыжнику на гору и возле колонки упёрся в овраг. Я видел, что они едут не туда, но смолчал. Эти дороги я знал со времён горшка, в шесть утра на руках, а потом за руку меня доставляли теми улицами к трамваю, чтоб отвезти к бабушке – в Новотатарскую слободу.
Не сказал я заблудившимся милиционерам и то, что моя улица как раз на той стороне оврага, меня можно было просто отвести за руку.
Грузовик развернулся и влез в непролазную грязь на Центральной. Решили вернуться на Жданова, а оттуда через Вишневского – на Калугу. Они и там заехали не туда – на Заслонова, улица тоже упёрлась в овраг. Милиционеры расспрашивали прохожих. Пенсионер начал обстоятельно перечислять: «Пугачёва, Старая Пугачёвская, Новая Пугачёвская…», а потом, как Бисмарк, пальцем указал на восток.
В отличие от равнодушных горожан, местные с любопытством заглядывали в окна кабины, – милиция сюда приезжает лишь в особых случаях, ловить бандитов.
А тут в кабине между двух милиционеров сижу я!
Что обо мне подумают?
Слёзы мои просохли, и я решил улыбаться.
Будто шофёр – мой дядя.
Ведь у нас, если к кому приезжала машина, тот на улице считался героем. Сообщал завистникам, что его отец завтра привезёт дрова, и ты, Валерка или Витька, к машине нашей не подходи! Соседская девочка хвастала, что у них дядя Вася повесился, и завтра к ним приедет скорая помощь, милиция и пожарная машина!
