Проводы любви - страница 7

– Да, пожалуйста, – обрадовалась ее появлению Ольга Своим присутствием она, быть может, хоть немного отвлечет ее от грустных, – почему, собственно, грустных? – но именно тягостно-грустных томлений.

Горничная обмакнула веник в ведро с водой и стала сметать пыль с ковровой дорожки. Выглядела она как девушка, внезапно пережившая тяжелое горе, – тонкий гибкий стан, крупные удлиненные синие глаза, но на лице, сохранившем черты привлекательности, множество морщинок.

Заметив, что Ольга ничем не занята, лишь разглядывает ее, Тоня попыталась завести разговор:

– А чего это вы одна сидите? Где ваша напарница?

Ольга ответила, что Татьяна Ниловна поехала домой.

– Ой, и чего это все в Москву так стремятся?! Даже во время отдыху. Да ничего хорошего в ней нету! Народу всюду полно! Раньше я тоже работала в Москве, а жила тут. Едешь с работы или на работу в электричке народищу – туча черная, все пуговицы пообрывают, да… Чтобы купить полкило колбасы или еще чево, надо очередь не знай какую выстоять! А у нас здесь или в других городах! Вон моя дочка, она врач, как окончила институт, работала в Москве, да… Потом уехала насовсем в Усть-Илимск. Не в тот, который старый, в Иркутской области, а есть еще один, новый, в пятнадцати минутах от того. Какая же там жизнь! Да там люди совсем ногами не ходют! На работу подают автобус, с работы – автобус, да… Даже по заводу не ходют, а ездят. Иностранцев там полно, новый комбинат строят, бумажно-целлюлозный, да…

В магазинах – колбасу никто не берет. Куры по одному рублю двадцать копеек, тамошние, свои, – тоже лежат навалом. Шубы – искусственные, натуральные, дубленки – сколько хошь! Моя дочка сначала туда ездила посмотреть, жила там восемнадцать дней, да… Жених у нее там был, он ее вызывал, юридический факультет окончил. Триста рублей получает. А его мать, она пенсионерка, тоже туда поехала, двести двадцать получает, работает уборщицей в столовой для иностранцев. Дом уже купили из двух комнат за тысячу рублей. Там у них так: приезжают – покупают, уезжают – другим продают. Потом туда насовсем поехала моя дочка, шесть часов на самолете.

– Чего это она из столицы в такую даль? – спросила Ольга.

– Ну а как не поехать? Замуж-то все равно надо выходить. Такое наше бабье дело. Хозяйкой стала в своем доме. И работа там у нее легкая, да… Здесь-то она работала, как уж это? В ре-ани-ма-ции. Так, кажется, называется. Очень трудная эта работа. Все поступают раздавленные, кто этажами, кто машинами. Они умирают, а врачу легко ли! Одно расстройство. У них в больнице еще хорошо было – все врачи свои: и хирурги, и по другим болезням. А в некоторых больницах – жди, когда тебе на подмогу привезут откуда-нибудь другого врача, да…

На вопрос, не думает ли она переезжать к дочери, раз так хвалит жизнь там, Тоня, выпустив из рук веник, с обидой и укоризной посмотрела на Ольгу, почти сердито ответила:

– Что я, с ума сошла? У меня тут сын, ему только шестнадцать лет, муж. Бросать квартиру? Она нам так дорого стоит! Семь лет работаю и все на нее, да…

– Кооперативную купили?

– Зачем кооперативную? Государственную, двухкомнатную получили, вон в том доме, она кивнула в сторону окна, из которого кроме парка и дач дома отдыха ничего не было видно.

– А сколько в нее надо! Она же без плитки, без антресолей, без шкафов, без полов, – набили кое-как досок, как в сарае, и с рук долой, да… Приходится всё самим делать, божеский вид придавать. И мебель надо сменить, и разные там шторы. Говорю же, на нее, матушку, теперь и живем. Вот уж когда это дело осилим, всё пустим на еду да одежку. Зараз на всё не хватает, сами знаете, какая у нас зарплата, да… Ну что, пыль еще стереть? – Тоня заправила волосы под косыночку, выдернула тряпку из-за пояса передничка, прошлась ею по столу, тумбочкам, подоконнику.