Прядь - страница 49

другие пытаются оставить после себя как можно больше Здесь, но страх смерти живёт в каждом, и каждого он, словно плеть, гонит своей дорогой. Может быть, в этом и скрывался ключ к отгадке великой тайны человеческой смерти. Так Ингвар, не будучи трусом, готовый принять любую участь, осознал, что миг, когда он сможет подписать сам себе смертный приговор, ещё не настал. Повинуясь этому комку чувств, он произнёс сдавленным голосом:

– Мне нужно подумать.

Араб удовлетворенно кивнул:

– Думай, есть время. Но долго – нет. Я – Мансур. Скажи позвать, как решишь.

Когда он вышел, у юноши заныло нутро. Во-первых, он проклинал себя за давешнюю слабость: нельзя было показывать, что слова этого мрачного араба на него подействовали, хотя, может, со стороны это и не читалось так легко, как ему кажется… Во-вторых, хотя и нет ничего позорного в том, чтобы примкнуть к предлагающим ему службу, ведь Мансур прав: его родичи погибли в честном бою, всё же невысока честь тому, кто стал товарищем убийцам отца и друзей. Впрочем, он не раз слыхал у походных костров историю дяди Эндура, того, что оставил ему топор. Дядя Эндур рассказывал, как, потеряв всю дружину и попав в рабство к печенежскому хану, он со временем вошёл к нему в доверие, стал одним из воинов ближнего круга, а через несколько лет перерезал ему глотку и бежал. Так он отомстил за бесчестное ночное нападение, в котором степняки вырезали его людей. Эта история прославила Эндура, и никто не дерзал упрекать его за службу своим врагам, так почему же молодому Ингвару непременно нужно отдать жизнь и нельзя прибегнуть к небольшой уловке. Северяне не столь искусны в интригах и заговорах, но и им знакомо слово хитрость. Другое дело, что будет очень сложно перебороть себя и улыбаться тем, кого хочется отправить на тот свет. Впрочем… можно им и не улыбаться, наверняка этого с него не потребуют. Он не был уверен до конца, но понимал: это его единственная тропа к спасению.

Ингвар хотел ещё немного подумать, но в душе его ответ уже обрёл форму. В итоге вместо дальнейших размышлений он прислушался к происходящему за дверью. Лагерь ожил, походные звуки войска мало отличаются друг от друга, даже если воины верят в разных богов и бьются за разных вождей. Все они в конечном счете похожи, и в первую очередь всегда воины. Этот лагерь исключением не стал, судя по звукам, всего тут оставалось несколько десятков всадников, причём разного происхождения: помимо арабского Ингвар улавливал и другие языки. Совсем рядом с местом его заточения слышался уже знакомый голос Мансура, однако речь была не арабской. Араб говорил на наречии своего собеседника, и, судя по всему, опять с ошибками, потому что в их общение постоянно вмешивался третий голос и повторял определённые слова то на одном языке, то на другом. Что же до второго, то он обладал неприятным каркающим голосом, да ещё и с сильно заметной картавостью. Язык их беседы Ингвар слышал впервые, хотя в нём и было нечто знакомое ему ещё по всё тем же царьградским воспоминаниям. Вскоре оба говорящих стали удаляться от хлева-узилища, и гул лагеря окончательно поглотил их голоса.

Топот копыт и конское ржание дали Ингвару понять: всадники покидают стоянку. Глупо надеяться, что они забыли его здесь, скорее всего, это просто означало, что пленивший его отряд разделился. А может быть, он и до этого вовсе не был единым. В сущности большого значения для юноши это не имело – представление об окружающих землях он имел весьма приблизительное, да и мысли занимало другое. Тем не менее от долгого сидения в темноте и одиночестве слух и общее восприятие окружающего обострились, а мир за стеной хлева оставался единственным доступным источником сведений.