– Его надо показать доктору, – сказала Вива дежурному офицеру.
Они сидели в его закутке. Пот лился по лицу Бенсона, капал на промокашку, а тонкие рыжие волосы прилипли к голове. Он включил вентилятор.
– Жарче стало, правда? – учтиво заметил он. – Кажется, вчера в Баб-эль-Мандебском проливе было 110 градусов[27].
– Что с ним случилось? – спросила она. – Почему он не в лазарете?
– Мадам. – Вошел стюард с чашкой чая. Ей показалось, что пароход снова плывет. – Вы оставили ваши покупки на палубе, мисс Холлоуэй. – Когда стюард протянул ей сумочку с новым блокнотом и душистой бумагой, ее залила новая волна стыда. Во всем виновата она: не надо было оставлять его одного.
– Что же произошло? – спросила она в третий раз офицера, когда они снова остались вдвоем. Он по-прежнему не отвечал. – У него заплыли глаза, – сказала она. – Его надо показать доктору.
– Абсолютно верно. – Он поскреб мокрый лоб. – Сейчас я это организую, но важнее всего перевести мальчишку снова в его каюту.
– Не лучше ли поместить его в лазарет?
Бенсон принялся рыться в каких-то бумагах. Когда он снял колпачок с ручки и нашел бланк, который искал, она поймала себя на мысли о том, сможет ли она полюбить мужчину с рыжими волосами на коленях.
– Ну, это немного сложнее. – Повернув стул, он сел лицом к ней. – Пока вы ездили за покупками, или смотрели достопримечательности, или что-то там еще, мистер Гловер напал на одного из пассажиров и оскорбил его. – Его бледные глаза следили за ее реакцией. – На индийского пассажира по фамилии Азим. Он с севера, из известной мусульманской семьи. Мистер Азим задержал Гловера в своей каюте с парой запонок для манжет и маленькой серебряной шпагой с инкрустацией, которые Гловер сунул в карман пальто. Возникла потасовка, поначалу ничего серьезного, но потом, по словам Азима, после короткого разговора мистер Гловер размахнулся и сильно ударил мистера Азима в лицо, потом в ухо. Азим пробыл в лазарете пять часов, потом его отпустили. Тогда он сказал, что не хочет возбуждать дело. Но все может измениться.
Ее прошиб пот; она чувствовала, как он капал ей на платье.
– Кто же избил Гая? – спросила она.
– Ну, в том-то и дело, что никто. Вашего мальчика видели приблизительно через полчаса два стюарда на корме – там он бился головой о релинг.
– Господи! – Она недоверчиво уставилась на Бенсона. – Зачем?
– Мы не знаем, но теперь нам надо подумать, что с ним делать. Вы понимаете, что у нас на борту двести пятьдесят пассажиров первого класса, поэтому мы должны что-то предпринять. Но абсолютный факт в том, – Бенсон надел колпачок на ручку и снова посмотрел на Виву, – что он сделал это, по его утверждению, ради вас. Он что-то бормотал насчет того, что любит вас и что голоса приказали ему так поступить.
Большая труба заурчала над ее головой, словно гигантский желудок. К ней приблизились запахи мочи и антисептика.
Лицо Бенсона оставалось бесстрастным.
– Какое-то безумие, – сказала она.
– Возможно, – согласился Бенсон, – но даже если допустить, что Азим не выдвинет обвинение – а вашему молодому человеку необычайно повезет, если он этого не сделает, – у нас остается следующий выбор: мы обращаемся в полицию, а, значит, вы покидаете пароход и на неопределенное время застреваете в Суэце; или мы держим его тут взаперти и нарываемся на скандал, но допускаем возможность, что этого больше не повторится. Как вы думаете? Вы его знаете лучше. А технически, полагаю, он в надежных руках, хотя, честно признаться, меня удивляет, что его родители возложили такую ответственность на такую молодую девушку.
