Пуговица, или Серебряные часы с ключиком - страница 5

– Мужества вам не хватает. Раскисли совсем!

Никто не слышал самолета, вынырнувшего из-за холмов. Он летел метрах в двадцати над землей – и прямо на них.

Все будто окаменели. Старый Комарек сделал несколько шагов навстречу самолету, а Генрих крикнул:

– Воздух! Ложись!

Люди бестолково сновали по заснеженной пашне. Самолет быстро приближался.

– Ложись! – все кричал мальчишка.

Крик его походил на крик вспугнутой птицы. В конце концов люди все же бросились в снег, и самолет с оглушительным треском пролетел над ними.

Генрих почувствовал, как дрожит земля, и вдруг страшно испугался: а что, если бомба упадет прямо на него? Все было только что так хорошо!..

Прижимаясь к холодному снегу, он чуть повернул голову и посмотрел вслед самолету. Разглядел он и тонкое шасси и даже заметил, как вздрагивали крылья…

– Дедушка Комарек! – закричал он вдруг. – Дедушка Комарек! – И, приподнявшись, показал на черный крест на крыле самолета. – Дедушка Комарек, это «Физелер-Шторх»!

Люди, боязливо приподняв голову, смотрели вслед улетавшему над сосняком самолету. Одновременно все увидели фрау Пувалевски. Она стояла, скрестив руки на груди, похожая на каменное изваяние, и громко смеялась.

– Дедушка Комарек, это был самолет «Люфтваффе», – сказал мальчик.

Старик, ничего не говоря, смахивал снег.

Все злились на фрау Пувалевски: почему это она не бросилась в снег, как все?!

– Он летел прямо с передовой, – сказала фрау Сагорайт.

– Прямо с фронта летел, – заметил мальчик.

Все заговорили разом, никто никого не слушал, и всем хотелось, чтобы только что пролетевший над ними самолет был какой-то необыкновенный.

– Вполне возможно, – говорила фрау Сагорайт, – что этот самолет германских военно-воздушных сил только что участвовал в воздушном бою с неприятелем.

– Там сейчас наверняка воздушный бой был, – добавил мальчик, хотя он и знал: над ними пролетел самолет-разведчик «Физелер-Шторх», самый тихоходный самолет в мире.

– И вполне возможно, – продолжала фрау Сагорайт, – что этот германский самолет только что сбил вражеский самолет в воздушном бою.

Фрау Пувалевски все так же стояла, скрестив руки на груди, и улыбалась.

Генрих сразу загорелся:

– Держу пари, он только что сбил вражеский самолет.

Старый Комарек стоял и смотрел на них, как будто он в мыслях был далеко-далеко. При этом он не спускал глаз с мальчишки и думал: «Хаберман? Фамилия тебе знакома. Где-то ты ее слышал, но, может быть, и ошибаешься. Сейчас кого хочешь встретить можно – весь народ в движение пришел».

Он решил ни о чем не расспрашивать мальчонку. «Нет тебе никакого дела до него! – говорил он себе. – Покуда ты о нем ничего не знаешь, он тебе чужой».

А мальчишка горячо что-то объяснял. Он был такой же грязный, как все, однако лицо его выделялось тонкостью черт, и это как-то но вязалось с его решительными жестами.

Фрау Сагорайт кричала:

– Немедленно возьмите свои слова обратно, фрау Пувалевски!

Однако толстая женщина и не намеревалась брать ничего обратно. Спор разгорался.

Возможно, что никто и слова бы не сказал и все впряглись бы в свои тележки и потащились дальше, если бы не эта фрау Пувалевски!

И все это время человек, проживший всю жизнь в одиночестве и ни минуты не испытавший скуки, думал: «Семь березок растут там. Стоят и ждут весны». Или: «Ветер переменился на норд-ост». Вообще о ветре он думал много.

Много думал он и об Илавском озере. Да и об озере Хайлигелиндер. За свою долгую жизнь он, пожалуй, побывал на всех Мазурских озерах. Но любил он Илаву. Засматривался там на цаплю, как она, тяжело взмахивая крыльями, летела над водой. Любил он и можжевеловую духоту соснового леса. Двадцать шесть лет старик прожил в лесах, бродил по лесным тропам, рыбачил то на одном, то на другом озере. Однако ближе к зиме всякий раз возвращался в свою лачугу в Дубровке, там он чувствовал себя дома… «Стоят там семь березок, – думал он, – стоят и ждут весеннего ветерка».