– Ты находился в библиотеке?
– В библиотеке, – повторил он задумчиво.
– И никуда оттуда не выходил?
Он неопределенно пожал плечами:
– Писать ходил. Два раза.
– А когда узнал про зеркало?
– Мама пришла и велела его снять.
– А мы где были?
– Тебя не было. Ты ушла с Васей.
– Можешь очень хорошо подумать и сказать мне честно…
– Я всегда говорю честно! – Он резко обернулся. – А думаю как умею.
– Не обижайся, я хотела просто попросить, чтобы ты постарался вспомнить что-нибудь необычное или странное. Может, ты видел что-то или слышал?
– Странное происходит каждый день. А вот необычное редко. Зеркало разбилось – это очень необычно. И плохо.
– Ты знаешь, что Надежда Эдуардовна с твоей мамой поссорилась?
Женечка кивнул.
– А знаешь из-за чего?
Громко шурша дождевиком, он по-детски замотал головой.
– Я хочу выяснить, что случилось с Надеждой Эдуардовной. – Я снова понизила голос. – Выяснить, как она оказалась в том колодце и почему. Можешь узнать у мамы, из-за чего они поругались?
– Мама тут ни при чем, – твердо сказал он.
– Конечно, ни при чем, но, когда неизвестность исчезнет, исчезнет и туман. Появятся ясность и понимание. А это значит, что дестрой отступит, а дверь закроется.
– Ты очень умная, Микки, – Женечка потрясенно открыл рот, – я попробую.
Кощей был дома. Телевизор в его комнате что-то громко вещал.
– Эй, – крикнула я, проходя на кухню. – Я тебе еды раздобыла. Можем вместе поесть.
Но он не отозвался, даже громкость не убавил. Я плюхнула пакет на стол и отправилась мыть руки. Пока мыла, снова подумала о Томаше. Как он стоял в ванной и, глядя в зеркало, приглаживал растрепавшиеся волосы, а увидев в отражении, что я смотрю, смущенно опустил глаза. Томаш смутился. Такие самоуверенные люди, как он, никогда не смущаются. Что все-таки с ним было не так? Я считала, что после летних каникул все успокоилось и прошло. Что мое сумбурное увлечение им было навеяно весенней лихорадкой, глупостью и задетым самолюбием. И вот теперь это началось снова. Под теплой водой окоченевшие пальцы согрелись, и стало немного легче.
Из телевизора доносились жуткие крики и звуки выстрелов. Решительным шагом я вошла к Кощею в комнату – и остолбенела. Кощей лежал на полу лицом вниз, возле левой руки валялась чашка. Молоко, которое в ней было, серым пятном впиталось в ковер. Он не шевелился. Я бросилась к нему, со страхом прикоснулась к голому плечу и с огромным трудом перевернула на спину. Лицо было бледное, губы совсем потеряли цвет, но пульс прощупывался, а грудь заметно вздымалась. Я легонько похлопала его по гладко выбритой щеке, а затем, накрыв шерстяным клетчатым пледом, вызвала «Скорую». Врачи приехали быстро. Их было двое: молодой приятный парень с бородой и суетливая тетка.
Со мной они разговаривали отрывисто и требовательно: «Что случилось? Сколько ему лет? Есть ли хронические заболевания, аллергия на лекарства?» Про заболевания и лекарства я ничего не знала. Кощей жаловался на политику, цены, работу и погоду, но на здоровье никогда.
Они присели возле него на корточки, разложили свои чемоданчики, обмотали предплечье лентой прибора для измерения давления, задрали майку и поставили на костлявую грудь какие-то присоски с проводами. Спрашивать, что с ним, было глупо, поэтому я просто стояла, опершись о косяк, и смотрела. Но тетке это все равно не понравилось, и она потребовала, чтобы я не мешала.
