Он все время говорил, что мы одинаковые, потому что близнецы. Я очень любил его. А как иначе? Он был единственным родным мне человеком на всем белом свете – родителей нет. Наверно убили. Однако мы не были так уж похожи внутри. Спустя столько лет я начал принимать то, что мой брат не был хорошим. Об этом говорят его поступки. Тогда мне и в голову не могло прийти, что забирать съестное из пустых домов – это плохо. Правда я не мог есть «мертвый хлеб» – так мы называли еду, которую умершие держали в своих руках. А брат ел. Сейчас мне кажется, что это не только погубило его, «мертвый хлеб» изменил его.
Нам вот-вот должно было исполниться 5. Это мы знали – у меня была бумажка о рождении: имя и дата. Но она была порванной. Имени брата не было, и он выбрал его сам. Я всегда сомневался: а может имя там было его? Но он твердо знал, что оно мое. И я ему верил. До сих пор никак не могу понять – почему мы с братом отделились от других? Наверное, я просто слепо шел за ним и думал, что он меня спасет. Такой уверенный в себе. Слишком взрослый в свои 4 года.
А я? Я постоянно боялся… что небо обрушится на нас во время атаки, что от этих бомб от города не останется камня на камне, что даже если все кончится, и мы останемся живы, нам просто будет негде жить. Но несмотря на это любой заброшенный дом с толстыми стенами был для меня целым миром, крепостью и тюрьмой.
Нам слабо верилось, что мы доживем до победы. С каждым днем надежды становилось все меньше. Однако тот день вышел почти спокойным. Нам удалось найти убежище в полуразрушенной квартире в одном из таких почти развалившихся домов. Там никого не было, дверь открыта, потому что сломана. Брат говорил: два раза в одно место палить не будут, смысла нет стрелять по трупам.
Я помню, как ночью мы стояли у окна, перетянутого белым бумажным крестом. Еды не было, нам с трудом удалось отыскать хотя бы одеяло, а еще скатерть – она тоже пошла в дело. И вот мы, укутанные во все это, греющие руки дыханием, стоим у окна. Пусть на дворе ночь, но полдня шел снег и все было белым. Почти не тронутым. Было так красиво, что я позволил себе на миг позабыть о войне. Я просто засыпал от подобия тепла и тишины…
Мы решили лечь. Правда лег только я… брату опять было плохо. Его черные синяки под глазами стали только ярче. Он стал плохо выглядеть почти сразу как начал есть «мертвый хлеб», и с каждым новым «куском» ему было только хуже. Казалось, еда приносила насыщение всего на пару минут, а потом приходило осознание, что возможно это последняя еда и хотелось еще, но больше не было… Приходилось искать… хоть что-то…
Помню, как проснулся от жуткой боли в животе – снова очень сильно хотелось есть. Я был готов облизывать собственные пальцы, чтобы почувствовать соленый привкус на языке. Я сел, подышал и только тогда понял, что за окном рассветает, а брата рядом нет. Паника просто обрушилась на меня. Я подскочил и начал его звать. Ответа не было. Я рванул к окну, оглядывая улицу – пустота. В тот миг… такая ужасная, звенящая предрассветная тишина давила на виски и горло, заставляла глаза слезиться… А потом… я увидел движение – это он, мой брат. Он вышел на снег.
Корка хлеба в его руках пульсировала перед моими глазами, но я знал – этот хлеб «мертвый». А он просто шел через улицу и жевал его наскоро. Наверное, чтобы я не знал. А я не сказал бы, что видел. Не стал бы уличать его в воровстве и лжи. Я очень его любил, не смотря на плохие поступки, на вранье, на жадность… хорошо, что именно эта мысль осталась со мной навсегда, потому что она была последней. И это был последний миг, когда я видел его живым…
