Черчилль поразмыслил над этим:
– Видимо, да. Ради высшего блага.
Ватсон издал пренебрежительный возглас:
– Война вроде этой попросту не может быть высшим благом.
– Сэр! – рявкнул Черчилль. – На кону свобода этой страны и весь наш образ жизни! А вы тревожитесь из-за нескольких трусливых солдат. Да, я позволю Холмсу сгнить, а также вам и половине Лондона, будь он проклят, если это понадобится для нанесения решающего удара.
Лицо у парламентария заметно побагровело. Ватсон подумал, что у него может случиться сердечный приступ. Часть его желала, чтобы это произошло. Ватсон перевёл дух и проговорил как можно спокойнее:
– Освободите Холмса, и я вам помогу.
– Я похож на дурака? – парировал Черчилль. – Что тогда будет вашим стимулом? Докопайтесь до сути, и я скажу вам, где он. Сами его заберёте.
– А если я не сумею разгадать загадку?
– Думаю, мы перейдём этот мост, когда доберёмся до него. – Черчилль ощутил преимущество, и его атака перешла в завершающую фазу: – Но я не совершаю необдуманных поступков. Сделайте это для меня, майор, и я обещаю больше никогда не вмешиваться в вашу жизнь.
Часы тикали, пока Ватсон обдумывал варианты. Он чувствовал себя шахматной фигурой, которой перекрыли путь во всех направлениях.
– Я буду доктором или детективом? – спросил Ватсон наконец.
На губах Черчилля появилась лукавая улыбка, которую Ватсону захотелось стереть с его лица.
– Когда-то вы были и тем и другим.
Холмс качал головой, сталкиваясь с этим заблуждением по поводу его роли в партнёрстве.
– У них там есть собственный врач в этом… заведении?
– Их военврач – один из покойников, – проворчал Черчилль. – Отправился вместе со всеми, чтобы изучить условия в… – Парламентарий осёкся. – Он умер последним. Они привлекли других врачей, но пока что никто не выдвинул правдоподобной теории. Доктора в растерянности, а единственный свидетель нем как рыба. Так что, как видите, требуется особый набор навыков. Ваших навыков, Ватсон.
– Когда всё это случилось?
– Неделю назад.
– Неделю?
– Да. Время поджимает. Сколько вам обычно требуется? – спросил Черчилль. – На исцеление этих типов?
«Этих типов». Черчилль, как столь многие командиры, не понимал, что происходило с пострадавшими. Несомненно, он тоже думал, что их недуг – следствие недостаточной твёрдости характера. Даже слово «исцеление» было неверным. Нельзя было избавить их от пережитого: лишь научить с ним жить так, чтобы оно больше их не разрушало.
– Если исходить из предположения, что у него какая-то боевая травма? Каждый случай индивидуален. Четыре недели…
– У вас пять дней, – сказал Черчилль тоном, не допускающим возражений. – Я слышал, вы сотворили чудеса с этим Фэйрли.
– Это другое – в том смысле, что я мог опираться на наши предшествовавшие отношения. Вы не можете ограничивать такие вещи временными рамками, – сказал Ватсон.
Черчилль махнул сигарой:
– Могу. Приходится. Существует график. Через пять дней работа возобновится несмотря ни на что. Если придётся, под дулом пистолета. И, Ватсон, меня не волнуют чувства этого немого. Понимаете? Заставьте его рассказать о том дне любым способом.
– А мертвецы? У меня будет доступ к телам? – спросил Ватсон.
– Пусть мертвецы подождут, – проворчал Черчилль. – По крайней мере пока вы не разговорите живого.
– В некоторых случаях мертвецы могут сказать больше, чем живые.
– Уверен, вы сможете тыкать и щупать трупы в своё удовольствие, если сочтёте, что это поможет. Лично мне кажется, что нам необходимо свидетельство выжившего. Вы знаете Суффолк?
