Раздоры, Змиев хутор, Маяк коммунизма и Рыбицы – все эти места он успел посетить за первый день и к вечеру дошел аж до заброшенного сельскохозяйственного техникума, в здании которого сейчас обитала община сатанистов. Приняли его радостно: Семен Афанасьевич, уже пятнадцать лет носящий сюда почту давно стал для сектантов своим человеком. Получив корреспонденцию, сатанисты устроили его в техникуме на ночлег, накормив перед этим ужином. Съев картошку и как всегда отказавшись от мясного рагу, Семен Афанасьевич поделился с сектантами папиросами и трудоградскими новостями, а затем, немного посидев у горящего в актовом зале костра и послушав играемые сектантами на старом пианино самосочиненные гимны Князю мира сего, отправился спать. Постелили ему в одном из бывших классов техникума, где он на набитом сеном матрасе быстро уснул, охраняемый лежащим подле головы обрезом и строгим взглядом портрета Мичурина в золотом иконном окладе, который, судя по пририсованным рогам и клубам пламени сзади, играл здесь роль самого Люцифера.
Позавтракав в техникуме свежеиспеченными хлебными лепешками и заваренным с мятой иван-чаем, Семен Афанасьевич отправился в путь. Сегодня ему предстояло посетить дома отшельников, живущих дальше за Трудоградом. День прошел спокойно, если не считать слишком наглого волка, отогнанного наганом, и очередной затеи святого старца Фофана, перегодившего тропинку в свой скит растяжками с ручными гранатами, на которых почтальон чуть не подорвался.
Старец Фофан, угощая Семена Афанасьевича чаем, долго извинялся, пеняя на то, что русалки из ближайшей реки в последнее время совсем не дают ему житья, каждую ночь показывая срам, и единственное, что помогает, так это молитвы и гранаты на подступах к дому. Почтальон лишь понятливо закивал, и, отдав старцу письма от верующих, посоветовал прекращать настаивать самогон на мухоморах.
Следующие дни прошли так же хорошо – единственное, что тревожило, так это то, что дальше придется шагать вдоль тянущихся по Пустошам автомобильных дорог, но даже это не огорчало почтальона: прятаться он умел.
Последние жители брошенных, догнивающих сел, трудящиеся на руинах колхозов деревенские, люди из укрепленных хуторов – все они радовались принесенным весточкам, соединявшим их с лежащим вокруг миром. В такие минуты раздававший письма Семен Афанасьевич улыбался беззубым ртом, ощущая, что он еще нужен людям вокруг него, и осознание этого делало его счастливым. Это радостное настроение распространялось даже на сны, в которых ему снова виделась мирная довоенная жизнь, прогулки по астраханской набережной вместе с женой и дочкой. Проснувшись, Семен Афанасьевич не спешил вставать и долго лежал, прикрыв глаза, улыбаясь и старясь запомнить ускользающий сон.
На следующий день он чуть не умер. Обходя кружным путем Трудоградский тракт, он перемудрил, и сумерки застали его в поле. Именно из-за темноты его внимание привлекли панельные дома, стоящие на окраине поселка, расположившегося вдалеке от дороги. Поселок был обозначен на картах как заброшенный, но в трехэтажках горел свет, притом горел он почти в каждом окне так, будто и не было никогда Войны.
Это было настолько не похоже на бандитское логово или жилье беженцев, что Семен Афанасьевич, не выдержав, отправился к поселку, чтобы осмотреть дома ближе.
Свет в окнах горел ярче обычного, гораздо ярче вставленных в люстры стоваттных лампочек. Однако, почему-то это не насторожило его, как не насторожили ни распахнутые двери подъездов, ни пустой, вымерший двор.
