Эши не желал и думать о том, что вынудило Руя принять изгнание. Первые луны ему было больно, но то страдало его сердце. Разум же всякий раз напоминал, что брат был сам виноват в таком исходе. Не надо было связываться с Хезо. Не надо было тянуть Эши в эту пучину. Не надо было врать отцу о том, кем на самом деле была Майш.
***
Эши проснулся в поту, хотя солнце ещё не поднялось и стены из песчаника хранили ночную прохладу. Глаза долго привыкали к темноте, пока он слушал тихое сопение жены. Сайат спала на спине, руки сложив под грудью. Лёгкая ночная рубашка поднималась по мере того, супруга вдыхала: неспешно и глубоко.
Ветерок трепал белёсое полотно, которое отделяло их комнату от той, где храпел Техеш. Хотя Эши и возглавил семью, когда умер отец, он не решался забрать хозяйскую спальню под самой крышей. Пусть мама сохранит хоть что-то из тех времён, когда в этом доме было принято улыбаться.
Эши выскользнул из-под простыни и нащупал тунику. Он старался не шлёпать босыми ступнями по полу, чтобы не разбудить Техеша, пока пробирался через его закуток к следующему занавесу, за которым начиналась кухня.
Запах ужина ещё наполнял самое просторное помещение их дома. Сайат всё же приготовила то, что осталось от вчерашнего крокодила, так что аромат запечённого мяса меркнул на фоне тины, которой разило престарелое чудище. Что же, если не найти нового караванщика, которому придётся по душе папирус Бенезилов, эту затхлую тушу придётся есть ещё много вечеров.
Эши выбрался на улицу и подставил лицо ветру. Ещё свежие, ненаполненные дневным зноем порывы прочищали мысли и трепали кудри на макушке. Скоро огненная полоска на востоке соберётся в один диск, поползёт вверх. Лишь одно вытянутое облако виднелось на другой стороне неба, так что день выдастся жарким: таким, что впору прятаться под крышей до самого заката, а не корпеть над посевами.
За углом раздался скрип. Эши подпрыгнул и пожалел, что не прихватил ни ножа, ни копья. Чуть согнув колени, он задержал дыхание и крался туда, откуда вновь донёсся такой же протяжный звук. Лишь выглянув за угол, он понял, что издавало его старое плетёное кресло. Отец сделал его ещё лет восемь назад для своей единственной любви, и именно она покачивалась на потемневшем сидении.
– Мама? – изумился Эши, подойдя поближе. – Почему ты не спишь?
– Он не любит, когда я сплю подолгу, – промолвила мать.
Хатаи Бенезил всего за несколько лет стала лишь подобием себя, как след на песке был лишь подобием ноги, что его оставила. Ещё свежа была память о том, как мать своим упорством задавала пример всей плантации. Эши всегда изумлялся, как она успевала накормить всю семью, да ещё и наёмных земплепашцев, когда сама проводила целые дни среди папируса и льна.
А потом она начала меняться: некогда яркие глаза померкли, провалились в толщу морщин. Мама уже давно не расчёсывалась: с тех пор, как чернённый блеск её волос сменился безжизненной сединой.
Не без повода конечно – сложно было ожидать иного от женщины, дождавшейся сына с войны лишь для того, чтобы через несколько лет того изгнали. Той, кому пришлось отдать единственную дочь под опеку жестокого законника, который бил жену чаще, чем настоящих преступников. Той, что отправила мужа в последнее плавание по обиталищу Великого Змея и сама была готова прыгнуть на этот плот. И кто бы сохранил рассудок на её месте?
