Еще со школьных лет ее глубокие колодезные и живые глаза разглядывали мои со страстной увлеченностью. Она была открыта и включена во все процессы, что с ней происходили. Лена могла все; несмотря на то, что мы с ней почти не общались, она была спасительными сливками между двумя сухими слоями сдобного теста: там, где мое «могу» оставалась недобытым и неочищенным, я точно был уверен, что оно существует в ее корзинках. Фотоснимок – результат, а есть миг «нажатия на кнопку» на пересечении каких-то временных и пространственных линий, почти судьбоносный миг божественного творения фотографии. Лена, возможно, сама того четко не осознавая, умеет останавливаться в этом застывшем, но в то же время несущемся промежутке, длить его и управляться с ним, – ценнейший дар из ныне мне известных.
Наполненность, искренность, готовность к авантюрам, умение верно улавливать в первую очередь для себя. Отсутствие типичной шкалы оценки происходящего делает ее вид наблюдения растительным, а действия натуральными и чистыми, как стекающая по молодому кленовому листочку роса, – терпеливое и спокойное движение, которое иногда сопровождается сомнением назначения такого движения, но, на удивление, Лена обладает уникальным навыком как-то бережно и ласково справляться со сложностями. Тягучая трудность и громоздкая неопределенность порой сваливаются на ее листочки как инородные предметы вроде какого-нибудь утюга или ботинок, от падения которых крепкий лист не рвется, не прогибается, не летит вниз, – он будто подстраивается под обстоятельства, происходящие с ним, достойно принимая эти неожиданные предметы и возвращаясь после пережитого в свой первоначально предназначенный вид, потому что так может.
Для меня она была из страны песен, спетых нежным неторопливым тихим голосом, из страны без земли и неба, из страны легкого дуновения музыкального ветра, который бывает так приятен и добр с нами в знойные летние деньки, а формально из Нижнего Новгорода. Мы не виделись, но отрезками ее влияние оказывалось рядом в столь нужное время, как холодный ананасовый сок в томящую духоту. Контрастность, легкость, спонтанность, заразительное жизнелюбие и возрождающаяся каждый раз из пепла вера просветляли замыленный взгляд на все, чего бы ни касалась моя мысль. Многих людей нам приходится невольно додумывать, и Милена стала одной из первых, кто всей собой сообщила, что можно этого не делать, можно оставить место для неописанности, недосказанности, неназванности, не для слов и чувств, великие просторы для жизни, – там, где начинается свобода…
Несколько недель подряд каждое раннее утро понедельника я ездил в Москву на электричке. И еженедельно со мной в вагоне через несколько скамеечных пролетов обнаруживалась одна и та же девушка Настя. Особенно удивительно было то, что я видел ее только в солнечные дни и исключительно лицо. Будто именно она в пещере этого поезда разобрала обвалившийся проход и зашла в потухшее мяклое пространство вместе с веерными лучами, будто она и есть эта линия солнца, сообщающая о Свете. Серая и не принимающая солнца внутренность электрического червя была озарена чистым обволакивающим Светом – Светом, принятым ей. Не у многих их светоприемники могут именно так распахивать двери для досягаемости, казалось бы, не только Света, как видится со стороны, но абсолютно только Света для нее, будто все есть Свет…
