И с любовью, с восторгом смотрел на свою большую невесту Зину. Неужели теперь это его жена, его женщина?
Михаил пел и играл всё, что помнил. Песни про берёзу-рябину, про деревню и город, про бои и Победу. И вся свадьба, весь дом дружно, радостно подхватывал и пел с ним вместе. На разные голоса. Ему, простодушному, было комфортно среди этих людей. Он был свой среди своих. А за этими песнями перед ним вставали, мелькали, как в немом кино, кадры его собственной жизни в губернии Архангела Михаила, где он родился в деревенской избе, где рос в советской стране. Видел мать-отца, примерных колхозников. Это и спасло их от раскулачивания, от высылки в Сибирь. И всегда Михаил видел себя в работе, в любой. И в доме, и в поле. Как и потом на тракторах в МТС (машинно-тракторная станция). Он так изучил и полюбил трактор, что мог вслепую его собрать-разобрать. Как и потом на фронте мог вслепую собрать-разобрать и автомат, и винтовку…
Потом были похороны его отца-матери. А потом… Потом вдруг пришло официальное приглашение и в МТС, и в сельсовет – по лимиту ехать в Москву, строить некую сельхозвыставку. Даже деньги давали подъёмные, и немалые. И Михаил решился. Тогда его любопытства и оптимизма хватило бы на троих. И, пристроив к соседям свою дворовую Жучку и распрощавшись со всеми не без печали, он, романтик, ринулся в неизвестное, как в прорубь, как из огня в полымя. Но, в сущности, столицы он так и не увидел. А в каком-то пригородном Останкине сразу пришлось класть кирпичи, строить красавец павильон «Нечерноземье». И там же, в общежитии, в общаге, он приметил девушку. Тоже лимитчицу, сибирячку. И такую пригожую, такую ладную Клаву-Клавочку, что сразу пришлась ему по душе. И два одиночества очень быстро сошлись. И задохнулись, обнявшись жадно и нежно. И поженились. Помнится, он всё покупал ей в подарок одеколоны. Треугольные пузырьки. «Красный мак» и «Кармен». На этикетке-картинке смеялась страстная испанка с чёрным локоном-завитком на щеке. А вскоре (бывают же чудеса!) начальство ВСХВ выделило им на 3-й Останкинской улице в бараке для строителей выставки отдельную комнатёнку. (За выселением кого-то куда-то…) Но счастье молодых было недолгим. Однажды из всех репродукторов прозвучал голос Молотова – началась Великая Отечественная война с фашистской Германией. «Вставай, страна огромная, / Вставай на смертный бой… / Идёт война народная, / Священная война!»
А между тем Зинкина свадьба была в разгаре, шумела, галдела. И то и дело за столами кричали: «Горько!.. Горько!..» Бутылки и графинчики кланялись не уставая. Елось, лилось, пилось. И молодожёны целовались, уже не вставая. Полногрудая Зина наваливалась на жениха так, что за её широкой спиной его не было видно.
И под звуки неутомимой гармоники Михаила гости свадьбы, молодые и старые и даже подростки, стали выскакивать, вылезать из-за столов и танцевать. «На окошке два цветочка: / Голубой и синенький. / О любви моей не знают, / Только я да миленький». «И на юбке кружева, / И под юбкой кружева, / Неужели я не буду / Генералова жена?»
Танцевали не только в комнате, но и в коридоре. Справа и слева от комнаты молодых. Бабы плясали, топотали, стучали в пол башмаками, пели частушки. Наступая друг на друга и отступая.
«Ранен в руку – не беда. / Ничего особого. / Лишь бы милка приняла / Калеку кривобокого». А у Михаила руки были, слава Богу, целые. И он играл, наяривал на гармошке, весело растягивая меха.
