Просыпался он в полдень. В морозном воздухе странно и гулко раздавался звук церковного колокола, его звон подхватывали колокола в других церквях. Джулиус подползал к краю повозки и высовывался наружу.
От рынка через авеню тянулся ручеек последних покупателей – закутанные в шали, втянувшие головы в плечи, они казались черными жуками, разбегающимися по мощеной мостовой. Торговцы уносили остатки товара, разбирали прилавки, сворачивали навесы.
Куда-то, звонко щебеча, спешила стайка разрумянившихся мальчиков в пальто и картузах. Движение замыкал толстый угрюмый священник с выпирающим из-под рясы животом и шныряющими по сторонам маленькими глазками.
С неба падали мягкие белые снежинки. Они таяли на ладонях Джулиуса, а он подставлял им лицо, чтобы почувствовать на щеках мокрое и пушистое прикосновение. Небо полнилось снегом. Он падал из тяжелых облаков, похожий на клочки бумаги, в странной тишине покрывая улицу и неразобранные ларьки, заслоняя авеню, один конец которой вел к мосту, а другой – расширялся и уходил за холм к дальним воротам.
Джулиус смотрел, как падают снежинки, слушал мерный звон колокола; вереница мальчишек и священник окончательно исчезли на боковой улочке, лошадь нетерпеливо переминалась с ноги на ногу у края булыжной мостовой, мимо прогрохотала чья-то повозка. Джулиус все еще чувствовал запахи ярмарки, усталость прошла, но ей на смену пришел голод.
– Мама! – кричал Джулиус. – Мама, я домой хочу.
И вот – собрана последняя корзина, закрыт последний короб, все усаживаются в повозку, готовые к возвращению в Пюто. Джулиус восседает на ко́злах рядом с дедом, позабыв про голод, нетерпеливо стуча ногами по передку и выпрашивая кнут.
– Кнут, деда, кнут, деда! – кричит он.
Лошадь тяжело трогается с места, и повозка катится к мосту, туда, где сквозь падающий снег смутно виднеется лента Сены.
Когда Джулиус немного подрос, ему позволили торговать на рынке. Он был сметлив и умел убеждать покупателей.
Зорким взглядом он сразу же подмечал сомнение на лице проходящей мимо покупательницы и трогал ее за руку.
– Зачем идти дальше, мадам? У нас хороший товар – не прогадаете.
Женщина улыбалась, глядя на бойкого мальчугана.
– Слишком дорого. Мне такое масло не по карману, – качала она головой, плотнее запахиваясь в шаль.
Джулиус пожимал плечами и с презрением отворачивался.
– Все, что дешевле, – вообще не масло, а дрянь. Хотите отравиться – пожалуйста.
Женщина снова качала головой, с сожалением глядя на огромный кусок ярко-желтого масла.
– Даже нищий найдет двадцать сантимов детишкам на еду, – бормотал Джулиус, и женщина начинала выуживать из кошеля монеты.
– Ну ладно, ладно, давай фунт.
– Благодарю, мадам, благодарю.
Джулиус заворачивал масло, уже забыв о ней, и снова пытливо вглядывался в лица покупателей.
– Подходите, подходите! – кричал он. – Уснули все, что ли? Одного су жалко?
Стоявший за его спиной дед давился от смеха, а потом принимался ворчать:
– Теперь так и будет. Пожалей глотку, мой бедный мальчик. Никому с деньжатами расставаться неохота, все из-за этой войны чертовой.
– Но есть-то всем надо, война не война, а желудок еды требует, – нетерпеливо замечала мать.
Раскрасневшись, она стояла за прилавком, уперев руки в бока, – ее донимали жара, пыль и мухи.
Торговля шла плохо. Люди боялись тратить деньги, покупали по чуть-чуть и старались побольше сэкономить. И все из-за вшивых пруссаков. Никто не знал, когда кончится война и что вообще происходит. Во времена Республики
