– Но-о! Но-о! Красавица моя! – покрикивал дед, щелкая кнутом; лошадь прядала ушами и принюхивалась.
Стояла студеная осенняя пора. Джулиус дышал на руки, чтобы согреться.
– В Нантере мяса добудем, – сказал дед. – Там у одного парочка крепких мулов была. Мяса много получится, в крепости за них хорошую цену дадут.
– А может, он не захочет их резать, – возразил Джулиус. – Кто станет убивать животных, которые служили ему верой и правдой?
– Время сантиментов прошло, мой мальчик, – сказал дед. – Как только деньги увидит, так сразу всю живность свою порешит. Я лучше его торгуюсь. Он крестьянин, не знает ничего. А я мясо втрое дороже продам.
Повозка катилась по лужам, разбрызгивая грязь. Солнце проглянуло сквозь серые тучи и осветило седую дедову голову. Он улыбнулся, щелкнул кнутом и запел, раскачиваясь из стороны в сторону:
Bismarck, si tu continues,
De tous tes Prussiens il n’est restera quère;
Bismarck, si tu continues,
De tous tes Prussiens il n’est restera plus
[8].
Дед упивался солнцем, утренней свежестью и морозным воздухом.
– Вот закончится война, уж мы развлечемся, да, Джулиус? Скоро вырастешь, в долю тебя возьму на рынке. Станешь большим и сильным, настоящим Блансаром. А я уж стариком буду, но все равно много чему тебя научу. Вот уж повеселимся, да? Всех обдурим.
– Да, дорогой дедушка.
– Ты уж меня не забывай, когда я немощным стану. Будешь ведь мне рассказывать, что тебя злит, что радует, и когда захочется бежать и кричать, и с девушками когда гулять начнешь?
– Да.
– Хорошее утречко сегодня, Джулиус. Солнце и морозец. Дыши полной грудью, мальчик мой. Отец вот твой странный тип. Сидит со своими мыслями да музыкой, ему наплевать на все это. А ты научись жизнь всем телом чувствовать, малыш: и смеяться, и петь, и сытно есть, и брать все, что пожелаешь. Да не раздумывай лишку.
– Я не знаю, чего хочу, дедушка.
– Да пока-то не знаешь, откуда тебе знать, малец ты еще. Подрастешь, вот уж тогда!.. Знаешь, чего скажу? Жизнь – это большая игра. Никому не давай себя обдурить. Всегда выходи победителем, всегда!
– Выгода задаром, выгода задаром, – пропел Джулиус.
– Ладно, ладно, смейся над стариком, птенец несмышленый. В один прекрасный день глянешь на небо, расправив плечи, надуешь кого-нибудь на сотню су, деньги в карман – а сам к какой-нибудь красотке. Такова жизнь, Джулиус… И скажешь себе: «Дед Блансар знал меня, он бы понял».
– Правда, что ли, я так сделаю? – рассмеялся мальчик.
Дед снова щелкнул кнутом и, вскинув голову, запел:
С’est là qu’est l’plan de Trochu,
Plan, plan, plan, plan, plan,
Mon Dieu! Quel beau plan!
C’est là qu’est l’plan de Trochu:
Grâce a lui rien n’est perdu!
[9]– Сможешь ли ты в шестьдесят пять лет сказать, как и Жан Блансар, что хорошо пожил? Где ты окажешься, сынок, с твоими черными глазками и еврейским личиком? Чего достигнешь?
– Дай кнут. Я тоже хочу щелкнуть.
Джулиус дернул поводья, лошадь затрусила вверх по склону, а дед откинулся на спинку козел, сложив руки на груди и покуривая трубку.
Они уже спустились с холма и свернули налево к Нантеру, но тут далеко впереди показалось облачко белой пыли, взбитой множеством копыт или ног. Одна повозка так бы не напылила. А еще слышался далекий гул голосов – навстречу им двигалась масса странных чужих людей. Лицо деда побагровело, глаза сузились, он тихонько выругался.
– Что это там? – спросил Джулиус, но тут же все понял и, не дожидаясь ответа, вернул поводья деду.
