Раньше Мэтт ждал, что за ними прилетят, надеялся, что будут искать, а отец придумает, как им отсюда выбраться. Мозг отказывался верить в происходящее, все казалось злым розыгрышем, сном, сумасшествием, но дни шли – ничего не менялось. Он действительно был рабом на никому неизвестной, застрявшей в глухом средневековье планете. И, похоже, это было навсегда.
На улице шумел дождь. Тонкие плетеные стены почти не глушили звуки, и было слышно, как капли срываются с крыши и стучат по камням. Днем хотя бы получалось не думать, а ночью, стоило заснуть, память тут же вытаскивала залитый черной кровью пол и лежащего на нем Санчу – их повара, немного чудаковатого, вечно шутящего невпопад, но доброго и веселого. В ночных кошмарах он был еще живым, хотя с дыркой в груди люди не живут. И Джонки, техник, единственный успевший выхватить игольник16, был жив. Остальных Мэтт не видел, он тоже лежал на полу, смотрел, как умирают эти двое и ждал, когда убьют его самого.
Мэтт закрыл глаза, надеясь, что хоть одна ночь обойдется без кошмаров.
***
Надсмотрщик ударил в гонг ровно тогда, когда небо слегка посветлело. Утро ничего нового не принесло. Все тот же заунывный дождь, льющий без перерыва уже две недели, серое низкое небо и запах тухлятины. И такой же тошнотворный, как все вокруг, жрец с проповедью – с него начинался каждый день, им и заканчивался.
Мэтт опустился на колени и дернул капюшон на голову: молиться эти уроды предпочитали на улице, не обращая внимания на бесконечный ливень. Не молиться было нельзя: во-первых, еды не дадут, а во-вторых, плеть на поясе у надсмотрщика висела совсем не для красоты.
– Вы уничтожили свой мир и погрязли в дикости, только Великие смогут помочь вам…
Великие, Великие – чтоб они сдохли, эти Великие! Хотя они вроде и так уже сдохли. Мэтт понимал от силы каждое пятое слово, да и то не до конца: это был не язык, а какой-то лингвистический содом – сплошные шипящие, гремящие и рычащие; даже планета – Эр-Кхар – называлась так, что, пока выговоришь, стошнит.
Обычно Мэтту легко давались языки, в довесок к базовым он знал еще пару второстепенных. Как-то даже начал учить староанглийский, один из древних языков планеты-прародительницы, просто из интереса, готовясь к школьному спектаклю. Сквозь эр-кхарский Мэтт продирался на чистом упрямстве, твердо решив, что должен понимать, что там шипит враг.
Жрец продолжал вещать на своем змеином языке, совершенно игнорируя тот факт, что слушатели его не понимают.
Мэтт покосился на отца. Тому было тяжело сидеть, поджав под себя ноги, но стульев тут не водилось, как, впрочем, и любой другой мебели – местные предпочитали жить на полу. Отец сильно сдал за последнее время, повышенная гравитация Эр-Кхара давала о себе знать, да еще влажность эта… Серая кожа потемнела, проступила зелень, как на потускневшей от времени меди, белые волосы стали грязно-пепельными, лицо изрезали глубокие морщины, плечи согнулись – отец за два месяца постарел лет на двадцать, и думать о том, что будет, если они не выберутся, не хотелось.
Как сейчас выглядел он сам, Мэтт понятия не имел, с зеркалами здесь было так же, как со стульями. Но, судя по остальным, этот климат никому на пользу не шел. Хуже всех приходилось Михе Тарцеву, ему не повезло родиться на легкой планете, в рудокопы он нанялся от полного безденежья, но на их станции, дрейфующей в астероидном поле, ему еще было нормально, а местная сила тяжести не то чтобы усложняла ему жизнь – она его убивала.
