В горле пересохло. И я собрался с духом и выдохнул:
– Папа… привет.
Мама развернулась к отцу, они начали разговаривать обо мне и том, что сегодня я отправляюсь домой и теперь буду восстанавливаться там.
В общем, моё выздоровление заняло месяца два. Самый тяжёлый перелом – в тазобедренном суставе, кость срасталась дольше всего. Рука зажила быстро. После снятия гипсов я начал делать упражнения, которые показывала мне бабушка, когда приходила к нам в гости. Именно тогда она помогала мне, условно говоря, встать на ноги.
В один момент я всё же решился подойти к маме и рассказать от начала до конца то, что произошло. А в конце задать давно мучивший меня вопрос: почему отец так поступил? Слушала она меня внимательно, не улыбаясь. А потом, не отвечая на вопрос, вышла из дома.
У меня затряслись ноги, потому что я слышал, что мать разговаривает с папой на повышенных, очень раздраженных тонах. Я выглянул в окно. Тут же – отец приметил меня и стал кричать ещё яростней. Я убежал к кровати и стал ожидать вердикта. Мать вернулась ко мне злая:
– Ты же соврал, правда? – спросила она неестественно зловещим голосом.
– Нет… – испуганно выпалил я.
– Ну конечно! Фантазёр! Слишком много у тебя фантазий! Так трудно мне сказать, что ты просто сбежал от отца, не послушал его?
– Нет, папа сам уш…
– Довольно. – отрезала она ещё резче. – Я тебе не верю. – И ушла вглубь другой комнаты.
Если трещина между мной и моим отцом возникла ещё в лесу, то с этого момента появилась лавина между мной и мамой.
Мы не вместе. Но для Веры Уокер я теперь как спаситель, как воздух, даже смысл жизни. Она хватается за меня как за единственное, что может вытащить её из пьяняще-мрачной ямы. Глубокой, помойной, куда она затащила себя сама когда-то, когда случилось то, с чем она не смогла ужиться. Засадила себя в непроглядный омут, потому что внутренне практически умерла. Но на деле она была при смерти. И теперь я оказываюсь тем человеком, который может её спасти.
Ею управляли алкоголь и наркотики. Это то, чем она жила и то, от чего решает отказаться сейчас. Я мало представлял себе до этого, как это – быть для кого-то единственным. Но оказался таковым для Веры. Теперь она вряд ли сможет меня отпустить.
Ею управляет ненависть по отношению к её брату. Я вижу это сразу, с того момента, когда первый раз познакомился с ней, а в дальнейшем эта теория подтвердилась. Уокер никогда не говорит об Аллене открыто, будто боится его всеми фибрами своей души, и даже проявляя откровенность со мной, Вера не может взять себя в руки, чтобы рассказать, что произошло когда-то давным-давно. И что сделало её изувеченной? В любом случае, она раскрывается с каждым днём мне ещё больше. И я понимаю, что она безгранично и безоговорочно доверяет одному мне.
Когда я подаю ей руку, Вера выходит из помойной ямы нехотя, но с наслаждением озирается по сторонам, видя совершенно иной мир, который уже с ней наравне. Вид снизу никогда не может понравиться… И она всё же выходит. Её одежда тоже пахнет помоями, блевотиной, дерьмом, поэтому я стараюсь в любую свободную минуту приехать к ней домой, чтобы выслушать её очередную истерику – дать ей проплакаться, чтобы вновь протянуть руку помощи. Теперь она восстанавливается со мной в постели. И дружба, хоть она и остаётся, но превращается уже в нечто иное. Секс уже не просто необходимость, а желание. Но я точно могу сказать: если Вера уже начинает испытывать ко мне больше, чем дружеские эмоции, у меня по отношению к ней одни только сочувствие и жалость.
