– Дома уже маральник зацвел, – мечтательно сказал Ырысту. – Очень красиво. Сиренево, лилово. Скорее бы. Войне конец, победа, а?
Лев шумно затянулся, стряхнул пепел себе на колено.
– Войны кончаются. Империи рушатся. Вот и первые тюрки тоже в свое время, в шестом веке создали державу, не уступающую России или Германии. С поправкой на время и кочевой образ жизни. Такая страна от Амура до Босфора. Хан Бумын, Истеми-каган, мудрый Кюльтегин, этот, правда, значительно позже. Тоже канул в Лету каганат. Как и множество других народов и царств было и сгинуло. Необратимый исторический процесс.
С историей тюркского каганата Ырысту Бардин знакомился в библиотеке Томского университета, сопоставляя научные факты со сказаниями, слышанными в детстве. Но, чтобы встретить посвященного в эту тему, да где? Под вражеской столицей в последний день войны. Ырысту с интересом рассматривал собеседника: породистый профиль с клеймом благородства, черные волосы с четким пробором, складка у губ и подбородок, от которого просто разит дворянским происхождением.
– Смерть империй или не империй – этносов, народов – неизбежна и это не представляет интереса. Рождение их, вот что занимает. Например, что заставило твоих предков, счастливый Ырысту, сорваться с обжитого места и двинуться на просторы Великой Степи. Занимались вялым овцеводством, а через несколько десятков лет уже кыпчаки сражаются с татарами близ Иерусалима, а меркиты и телесцы покоряют Китай. Про Рязань молчу.
– Знаю я меркитов, – небрежно сказал Ырысту. – И сейчас есть такой сеок. А еще у нас в Сибири много ссыльных. В том числе поляки. Вот беседуют, спорят, и один – я запомнил – сказал, что один Николай Коперник весит много больше, чем все войны Польши с Ливонским орденом и Турцией, а Шопен шикарнее, чем Речь Посполита. Так что завоевывать кого-нибудь – не всем в радость. Не всем, но немцы, немцы… сволота.
Ырысту от окурка прикурил новую папиросу.
Тут на другой стороне улицы появился грязный солдат без головного убора. В одной руке он держал объемный тряпичный куль, а другой тащил за шиворот сгорбленного испуганного старика в тапочках. Солдат не видел Льва и Ырысту, он говорил, обращаясь к немцу.
– Пошли, харя германская. Щас будешь пить за победу! Оно так! А ты как хотел? Че ты упираешься! Войне конец, плохо что ль? Оно и тебе хорошо. Ваши наших не угощали, а мы другие.
Видя эту сцену, Лев покачал головой.
– Русский народ. Ужасный, благородный, жестокий, великодушный русский народ, – задумчиво сказал и он и продекламировал:
«Но тому, о Господи, и силы,
и победы царский час даруй,
кто поверженному скажет: Милый
Вот прими мой братский поцелуй!».
– Ух! – только и восхитился Ырысту.
– Это стихи моего… родственника, если можно так выразиться.
– Это-то понятно. – Ырысту опять внимательно посмотрел на профиль случайного знакомца. – Жираф там еще чего-то бродит. Похож. Похож… на родственника.
Лев вздрогнул.
– А ты я смотрю, не так-то прост, братец.
– У нас много ссыльных, – повторил Ырысту. – Знают, помнят.
– Если бы не…
– Не про то говорить. Моя думать, радоваться надо. Победа.
– Вот ведь время! – сказал с досадой Лев.
– Теперь-то все изменится! Заживё-ом!
– Бог даст, – Лев поднялся. – И так столько времени потеряли! Пойду к своим. Дай еще папироску на дорогу. Свидимся – верну с процентами.
Ушел картавый Лев-Арслан. Разбередил душу: Алтай, «потомки древних тюрок». Ученый, видать. Историк, наверное, тоже. Ишь ты! Великие тюркские предки, конечно, шороху дали. Только великие предки – промежуточные предки. С чего только на них останавливаться? Копнем дальше в глубину времен, а там такие предки – ублюешься.
