– Я думаю, что их расстреливали бы, если бы они жили своим умом, – сказала Ноэль.
– Да, наверно, так и есть, – сказал задумчиво полисмен. – У них дисциплина поставлена очень высоко, это несомненно. А если вы спросите меня… – он понизил голос, так что его слов почти не было слышно из-за ремешка, охватывающего подбородок, – мы скоро дадим им как следует. То, что мы защищаем, – дело нешуточное… Посмотрите: тут тебе город без огней, темные улицы, а там иностранцы, и их магазины, и бельгийские беженцы, и английские жены, и солдаты с женщинами, и женщины с солдатами, и эта самая партия мира, и жестокое обращение с лошадьми, и кабинет министров, который все меняется, а теперь еще появились эти «кончи»[2]. А нам, учтите, даже жалованья не прибавили! Для полиции нет военных ставок. Насколько могу судить, война дала только один хороший результат: сократились кражи со взломом. Но, помяните мое слово, скоро и здесь у нас будет рекордный урожай, не будь моя фамилия Харрис.
– У вас, наверно, очень беспокойная жизнь? – спросила Ноэль.
Полисмен посмотрел на нее искоса, как умеют смотреть только люди его профессии, и сказал снисходительно:
– Это – дело привычное, видите ли; в том, что делаешь постоянно, уже нет ничего беспокойного. Говорят, беспокойно в окопах. Возьмите наших моряков. Сколько их было взорвано и сколько взлетает в воздух снова и снова, а они все идут да записываются! Вот в чем ошибка немцев! Англия военного времени! Я часто, обходя улицы, размышляю – тут ведь ничего не поделаешь, мозг просит работы, – и чем больше думаю, тем больше вижу, что у нашего народа боевой дух. Мы не подымаем вокруг этого такого шума, как кайзер Билл. Посмотрите на мелкого лавочника или на бедняков, у которых разбомбили дома. Вы увидите, что они смотрят на всю эту кашу с отвращением. Но приглядитесь к их лицам – и вы увидите, что они готовы драться не на жизнь, а на смерть. Или возьмите какого-нибудь из наших томми[3], – он ковыляет на костылях, и пот течет с его лба, и глаза лезут на лоб от усилия, и все-таки идет, шагает вперед – тут вы можете получить понятие! Жаль мне этих ребят из партии мира, право же, жаль; они и сами не знают, против чего борются. Я думаю, бывают минуты, когда вам хотелось бы быть мужчиной, не правда ли, мисс? А иногда и мне как будто хочется пойти в окопы. В моей работе самое скверное то, что ты не можешь быть человеком – в полном смысле этого слова. Ты не должен выходить из себя, тебе нельзя пить, разговаривать; эта профессия держит человека в очень узких рамках. Ну вот, мисс, вы и дошли. Ваша площадь – первый поворот направо. Спокойной ночи и спасибо вам за беседу.
Ноэль протянула руку.
– Спокойной ночи, – сказала она.
Полисмен взял ее руку с каким-то смущением; он был явно польщен.
– Спокойной ночи, мисс, – повторил он. – Я вижу, у вас горе; но надеюсь, что все обернется к лучшему.
Ноэль пожала его огромную лапу; глаза ее наполнились слезами, и она быстро повернула к площади. Ей навстречу двинулась какая-то темная фигура. Она узнала отца. Лицо его было усталым и напряженным; он шел неуверенно, как человек, что-то потерявший.
– Нолли! – воскликнул он. – Слава богу! – В его голосе слышалось бесконечное облегчение. – Дитя мое, где ты была?
– Все хорошо, папа: Сирил только что уехал на фронт. Я провожала его с вокзала Черинг-Кросс.
Пирсон обнял ее. Они молча вошли в дом…
