– Теперь запиши точно и без всякого трёпа…
Начали разведку обстановки и люди из группы Маркова.
Первым в такую разведку отправился Савушкин. Вместе с тремя бойцами Будницкого он покинул базу перед вечером. За ночь они сделали почти тридцать километров и к утру вышли к железной дороге. По ту сторону дороги виднелся большой поселок, тянувшийся вдоль берега реки. Бойцы остались у дороги, а Савушкин направился в поселок. Он шел в открытую, хотя в кармане у него был документ не очень-то надежный, – это была рукописная справка, свидетельствовавшая, что обладатель ее работает санитаром при немецком госпитале в Барановичах и отпущен на десять дней для розыска семьи.
Савушкин шел не торопясь, успевая заметить все: и одинокую фигуру женщины, рывшейся в земле на картофельном поле, и ребятишек, бегавших возле разрушенной церкви, и сутулого мужчину, перешедшего от дома к дому на окраине поселка, и даже жаворонка, висевшего над нескошенным лугом.
На окраине поселка Савушкин пучком травы обстоятельно обтер сапоги, выколотил о колено пыль из кепки и только тогда вошел на пустынную улицу. Мужчина, несколько раньше перешедший от дома к дому, стоял в тени дерева и смотрел на Савушкина. Поравнявшись с ним, Савушкин пошел прямо к нему.
– Здорово, земляк! – приветливо сказал он.
– Здравствуйте, – осторожно ответил мужчина, смотря на Савушкина.
– Не скажешь ли мне, часом, много у вас тут осело народу из тех, что от войны бежали?
– Не считал, – угрюмо ответил мужчина.
– Мне не счет нужен, – печально и укоризненно сказал Савушкин. – Я свою родню разыскиваю.
– А другой заботы, как искать ветра в поле, у тебя нет?
– Жена пропала, двое ребятишек… понимать надо, – тоскливо сказал Савушкин. – В начале войны они снялись из-под Минска, по моему разумению, дальше этих мест они уйти не могли.
– Жена пропала… – повторил мужчина. – У людей все пропало, и то не ищут.
Они молчали.
– Немцы-то в поселке есть? – небрежно спросил Савушкин.
– Чистых немцев нет, а холуев ихних сколько хочешь. Вон легок на помине. – Мужчина показал на высокого усатого богатыря, вышедшего на крыльцо соседнего дома. – Наш старший полицай господин Ферапонтов.
– Он-то небось знает всех, кто у вас осел? – спросил Савушкин.
– Этот все знает, – усмехнулся мужчина.
Савушкин направился к полицаю, продолжавшему стоять на высоком крыльце. Но вот он повернулся и перевел взгляд на приближавшегося к нему Савушкина.
– Здравствуйте! – еще издали громко и подобострастно произнес Савушкин.
– Ну, ну, а что дальше? – спросил Ферапонтов и положил руку на кобуру нагана.
Савушкин рассказал, что привело его в поселок.
– Бумага у тебя есть? – низким, басовитым голосом спросил Ферапонтов.
– А как же, вот! – Савушкин протянул ему свою справку.
Ферапонтов внимательно ее прочитал, сложил и отдал.
– Зайди в хату, – сказал он и, посторонясь, пропустил Савушкина мимо себя.
Они сели к столу. Больше никого в просторной светлой хате не было. Очевидно, вечером здесь происходила попойка: на полу и на лавках валялись пустые бутылки, на столе на смятой немецкой газете – остатки еды. От Ферапонтова несло кислым перегаром.
– Тэк-с… – сказал он, положив на стол узловатые руки с черными ногтями. – Так ты, значит, прешь от самых Барановичей?
– Ну да! Где пешком, где подвезут. – Савушкин помолчал и добавил со вздохом: – Ребятишек жалко.
Ферапонтов хмыкнул.
– Жалость теперь не в моде. А только с двумя ребятишками у нас никого нет. Это я тебе официально говорю, я тут каждую собаку знаю, а собаки знают меня, – Ферапонтов рассмеялся, и Савушкин понял, что он пьяный: или с ночи не протрезвился, или опохмелился недавно. – А у тебя ряшка гладкая, при госпитале, видать, жить можно, – продолжал Ферапонтов добродушно.
