Кроме того, его регулярно посещали визитёры, в присутствии которых, выходить из комнаты Тане запрещалось. Лишь иногда в коридоре она слышала мужские голоса с чеканными интонациями, выдававшими их профессиональную принадлежность.
* * *
Прошёл год, и первое впечатление грандиозности, поначалу возникшее у девушки от этого дома и квартиры, полностью исчезло. В подъезде заметно попахивало крысами и постоянно сквозило. А гигантские лестничные проёмы и поражавшие своей бесполезной монументальностью размеры ступенек и перил, эти высоченные потолки откровенно напрягали. Пока доберёшься до квартиры, успеваешь устать, будто пробежала кросс. Всего-то до третьего этажа приходилось подниматься на лифте, а тот, словно пыточный механизм, страшно лязгал и пугал обилием решёток.
Комнаты гигантской квартиры обдавали холодом и противоестественной для жилого помещения строгостью, как будто сами стены диктовали порядки и правила поведения здесь. Комфорта не было и на кухне, где в основном проводила время Гуля.
К удивлению Тани, домработница оказалась не просто скромной, но крайне замкнутой особой, находиться с которой в одном помещении было некомфортно. Как-то, в первые дни, Таня хотела было ей помочь по хозяйству, на что женщина отреагировала довольно резко, если не сказать агрессивно, выхватив у неё из рук тарелку и так посмотрев, словно сейчас ударит. Видно было, что домработница напугана, но чем именно, понять Таня не могла. Однако девушка не сердилась на неё. Она быстро догадалась, что дело не в ней и даже не в самой Гуле, но пока что ей было интересно, что тут на самом деле происходит.
Больше всего, как назло, Тане не нравилась комната, где они с мужем поселились. Как эта комната выглядела при жизни матери Романа, она не знала, но сейчас это было, пожалуй, самое холодное и унылое помещение во всей квартире. Длинная комната-пенал, уже, чем комната отца, но заметно светлее за счёт вытянутого высокого окна и серебристого оттенка узора на обоях. Такие обои были редкостью и в обычных магазинах не продавались. Только модницы – жёны номенклатурных работников могли себе позволить подобную роскошь. Кроме обоев на стенах, от прежней обитательницы здесь осталось несколько ваз, статуэток и цветы в горшках на подоконнике. От этих вещей особенно «пахло» неустроенностью и каким-то отчаянным вынужденным смирением. Их явно никто специально не выбирал для украшения этой комнаты, никому они не услаждали взор и не приносили никакой радости. Зачем они здесь? Впрочем, как раз на этот вопрос Таня ответила себе легко. Видимо, за тем же, зачем она сама пытается наводить тут какую-то красоту.
Да, едва ли в этих вазах когда-то стояли живые цветы…
Когда на улице, теперь, к сожалению, всё реже появлялись старьёвщики со своими громыхающими тележками, крича: Старьё берём, забираем! – Таня одёргивала саму себя, порываясь их позвать и разом избавиться от безликого унылого хлама. Чужих вещей, чужой судьбы. Ей вообще хотелось, и с каждым днём всё сильнее, позвать хоть кого-нибудь. Молодая женщина всё более отчётливо понимала, что с замужеством как будто резко отрезала себя от прежнего общества и не приобрела нового взамен. Иногда ей становилось так грустно от осознания собственного одиночества и непреходящего ощущения своей ненужности, что хотелось плакать. Но Таня держалась. Этот период привыкания пройдёт, а сейчас не время расслабляться, и так уже упущен целый год, когда она могла бы сделать что-то полезное, если не для общества, то хотя бы для самой себя. Написать диплом, отправиться на какие-нибудь дополнительные курсы, освоить что-то новое.
