В кобуре был австрийский автоматический пистолет системы Манлихера[14], изящный, как хортая[15]. С длинным стволом и неотъемным магазином на десяток патронов. Изогнутая рукоять в руке сидит удобно, как влитая. Дорогая, статусная машинка. Не у каждого австро-венгерского офицера такая была. Они больше с более дешевыми пистолетами «штайр» или револьверами Гассера бегали. Или с немецкими парабеллумами под гражданский патрон 7,65 миллиметра.
Оттянул затвор и попробовал продавить патрон в магазин – полный, не давится пружина.
На хорошем кожаном ремне с орленой латунной бляхой (орел тоже двуглавый, но несколько другой, чем российский) висело два кожаных длинных и узких подсумка, в которых оказалось по снаряженной обойме к пистолету. Патроны блестели ровненькими бочонками. В каждой обойме было по десять патронов калибра 7,63 миллиметра.
Тридцать патронов – негусто. И брать их тут негде. Может, оттого и подарил товарищ Нахамкес мне эту машинку с барского плеча. Куда ее девать, когда патроны кончатся? Но, как говорится, дареному коню…
Засунул все обратно по подсумкам и в кобуру и опоясался этим ремнем поверх пиджака.
Наталия Васильевна, увидев меня в этом парамилитаристком прикиде, неожиданно прыснула:
– Георгий Дмитриевич, вы сейчас небритый да с этим оружием очень похожи на армянского маузериста.
Я провел ладонью по подбородку. Бриться пора, однако.
– Вы правы, Наталия Васильевна, только с этими арестами да расстрелами и не о таком позабудешь.
И мы дружно засмеялись, радуясь тому, что, несмотря на все, остались живы. И тому, что мы взаимно очень нравимся друг другу.
Потом прикатила комиссарская машина из Пензы, та, что отвозила в госпиталь Нахамкеса. В ней, если не считать постоянного водителя Мехлиса, приехало трио новых персонажей. Все как один – в английских шоферских кожанках и справных хромовых сапогах. Громко протопав по крыльцу, они скрылись в здании волостной управы, хлопнув входной дверью.
Я их заценил, когда ходил мусор выкидывать на помойку. Под конвоем, естественно. Меня под конвоем теперь и гадить водят.
Потом по нашим охранникам пронесся шелест, которым они сразу же поделились с охраняемыми, то есть с нами:
– Ревтрибунал бригады приехал. В полном составе. Что-то будет…
Что будет? Что будет, то и будет. Нечего гадать понапрасну, когда нас снова перевели на отсидку на сеновал, отобрав оружие. Кстати, Наталия Васильевна была этим обстоятельством очень даже довольна.
– Господь нам еще ночку подарил, милый мой Георгий Васильевич, – мечтательно сказала она, укладывая голову на мои колени. – И это просто замечательно, – добавила сестра милосердия, глядя мне прямо в глаза. – Хоть умру удовлетворенной.
А когда я стал через ткань ласкать ее грудь и живот, то просто замурлыкала. На большее мы благоразумно не посягнули – все же в любой момент нас могли вызвать на судилище. Да и светлый день на дворе. Но нам и так было хорошо и радостно. И плевать на всю революцию, что кружила вокруг.
В трибунал нас выдергивали поодиночке.
Ненадолго.
Все действо разворачивалось в зале волостного правления. Судьи, сидя в ряд, как вороны на жердочке, задали по пятку дежурных вопросов и велели отвести обратно на сеновал.
Даже ужин принесли туда же. Пшенную кашу и плохо заваренный морковный чай.
Даже обидно как-то стало. Ожидал судилища. Инквизиции. Казуистики и пропаганды. Накала эмоций. Ужасных обвинений, наконец. Но все было очень и очень буднично и как-то серо. Никакого праздника. Так ведь и расстреляют нас товарищи между делом, походя, без эмоций.
