– Господин начальник! – продолжал молить Чжу Ба-цзе. – Погляди на меня, ведь мне еще пожить хочется. Погоди денек: здешние дьяволы за это время схватят моего наставника и его учеников, мы еще раз повидаемся и тогда все вместе расстанемся с жизнью.
Сунь У-кун злорадно посмеивался про себя.
– Ну ладно! – сказал он примирительно. – Сегодня я должен увести с собой еще тридцать человек, и всех в разное время. Отправлюсь-ка я пока за ними, а потом приду за тобой, вот и пройдет денек. Нет ли у тебя деньжат на дорогу? Подкинь хоть сколько-нибудь.
– Смилуйся! – воскликнул Чжу Ба-цзе. – Откуда могут быть деньги на дорогу у того, кто отрешился от мирской суеты?
– Если нет, поведу на веревке! Ступай за мной! – строго прикрикнул Сунь У-кун.
– Господин начальник! – в полном смятении взмолился Чжу Ба-цзе. – Не закидывай на меня петлю! Я ведь знаю, что твоя веревка зовется «ловцом жизни», – затянется петлей, и дух вон! Есть у меня деньги, – заговорил он другим тоном, – да только совсем немного.
– Где? – обрадовался Сунь У-кун. – Ну-ка, доставай живей!
– Пожалей ты меня! Пожалей! – простонал Чжу Ба-цзе. – С тех пор как я стал монахом, добрые люди, видя, что брюхо у меня довольно вместительное, помимо пищи давали мне еще иногда кое-какую мелочишку, и мне перепадало больше, чем другим. А я брал да прятал. Вот и набралось у меня пять чохов серебром; держать деньги при себе мне было очень неудобно. Намедни, когда мы были в городе, я упросил золотых дел мастера сплавить их в один слиток. Но мастер оказался бессовестным: украл часть моего серебра и слиток получился всего на четыре чоха с шестью грошами. Вот и возьми его.
Продолжая посмеиваться про себя, Сунь У-кун все же удивился: «Куда же он запрятал серебро, дуралей голоштанный? – подумал он. – Ему ведь и штаны-то купить не на что!»
– Говори, – сказал он, – где твое серебро?
– Я засунул его в левое ухо, – ответил Чжу Ба-цзе. – Будь добр, возьми сам, а то я ведь связан.
Сунь У-кун сразу же, как только услышал эти слова, просунул руку в ухо Чжу Ба-цзе и действительно нащупал там слиток серебра в виде седельца, весом на все четыре чоха с пятью, а может, и с шестью грошами; взяв его в руку, он не выдержал и громко захохотал.
Дурень тотчас узнал Сунь У-куна по голосу и, барахтаясь в воде, стал ругать его:
– Чтоб тебе сдохнуть, обезьяна проклятая! Я терплю такие страдания, а ты явился вымогать у меня последнее мое добро.
Сунь У-кун снова расхохотался:
– Ну и вздул бы я тебя, тухлятина! Вот мне действительно пришлось перенести невесть сколько горя и страданий, а ты тем временем копил себе денежки!
– Эх ты, бесстыжий! – разозлился Чжу Ба-цзе. – Какие же это деньги? Я по крохам собирал, отказывал себе в еде, чтобы купить хоть материи и сшить одежду, а ты напугал меня и обманом все забрал. Верни хоть сколько-нибудь!
– Ни полгроша тебе не достанется, – твердо произнес Сунь У-кун.
Чжу Ба-цзе снова выругался, но тут же добавил:
– Так и быть, эти деньги подношу тебе в дар за спасение моей жизни. Обещай только, что вызволишь меня отсюда.
– Ладно, не горячись! – спокойно ответил Сунь У-кун. – Обожди немного, и я спасу тебя.
Сунь У-кун спрятал деньги, после чего тотчас принял свой обычный облик. Взяв в руки железный посох, он подтолкнул им Чжу Ба-цзе поближе, потом схватил его за ноги обеими руками, вытащил на берег и снял с него веревки. Чжу Ба-цзе подпрыгнул, сбросил с себя одежду, выжал ее, встряхнул и снова надел на себя еще совсем сырую.
